Сторожевого охранения почти не было, кроме выставленной вперед редкой цепи часовых. Бандиты, зная слабость оперировавших против них красноармейских частей, были уверены в своих силах и безмятежно кочевали по станицам, лишь пожарами отмечая непокорные, строптивые хутора. За ними, то теряя их из виду, то снова соприкасаясь
продовольствия нет, крестьяне ничего не везут. Наши агенты проникают во все учреждения красных, и даже ЧК частично в наших руках. Мы знаем о красных решительно все. Обстановка складывается так, что нам необходимо как можно скорее атаковать Бугач.
Кончил? облегченно вздохнул атаман. Ну, так я теперя тоже должен сказать несколько слов. Атаман грузно приподнялся и медленно прошел на середину комнаты. И речь моя будет такая. Что хочемо мы идти на красных это добре, что хочемо мы их изничтожить тоже хорошо, да только одно неладно: американец вон хочет, чтобы все вышло скоро А скоро не будет споро. Надобно спервоначалу подумать да поразмыслить, а потом и в бой идти. А выходит так: разбить мы красных разобьем, город возьмем, а потом что? А потом будет вот что Из губернии придут другие с бронепоездом да с полками и нас выбьют, а тогда пиши всему делу прощай! И так и далее! Потому что силы у нас пока немного, а задача велика. Дело не в том, чтобы город взять да с недельку в нем побыть, а в том, чтобы фронт держать, красных беспокоить, в страх вгонять, голодать заставить, народ, супротив них поставить А когда наши, бог даст, подойдут, вот тогда и ударим на город, да так, чтобы ни один из них не ушел. А пока потихоньку да почаще колоть, жечь, налетать, не давать спокою Вот в чем наша задача, и вот на что мы имеем приказ, хотя бы есаул и обещал гостю через три дня занять Бугач
Закончив, свою речь, атаман прошелся медленно по комнате и удовлетворенно произнес:
Ну-с, послухали мы друг друга, побеседовали и ладно. А теперь на грех и закусить. Вон уже солнце к закату уходит, да и под ложечкой сосет.
Через несколько минут хозяйка переменила на столе скатерть и накрыла на стол. Атаман и его штаб жадно принялись за еду.
В дверь просунулась лохматая голова ординарца. Вошедший, уставившись на атамана, засопел:
До вас, батька атаман, прибыли. Дожидаются.
Кто? утирая ладонью усы и прожевывая гусятину, спросил Стецура.
Не могу знать. Видать, свои.
А ну, Грушенька, взгляни, кто такой, да доложи нам. И атаман продолжал еду.
Кабанов и Кандыба ели молча, не уступая в аппетите атаману, и только мрачный Луценко ел мало, медленно и с достоинством. Большой, пузатый графин, до середины налитый мутным самогоном, и глиняные кувшины, наполненные чихирем и холодной брагой, украшали заставленный яствами стол.
Дверь распахнулась, появилась Агриппина, на лице ее было написано чрезвычайное волнение. За нею, согнув огромную, нескладную фигуру, боком пролез в комнату лохматый мужик.
Ганшин, широко раскрыв глаза, проговорил Стецура, и по его лицу пробежала беспокойная тень.
Есаул вскочил с места, и только один Луценко продолжал сидеть, невозмутимо оглядывая вошедшего.
Какими судьбами? Али что случилось? проговорил Стецура, впиваясь взглядом в лицо гостя.
Тот молча махнул рукой и, не отвечая на вопрос, схватил большой ковш с брагой, поднес его ко рту и долго, не отрываясь, пил. Наконец он глухо сказал:
Раскрыли Вчера в вечер Федюка арестовали. ЧК за ним следила.
Кандыба тихо подкрался к двери и заглянул внутрь кухни. Кухня была пуста. Есаул крепко запер дверь на задвижку и так же бесшумно возвратился назад.
Ничего не знаем как есть ничего. Выдал кто али сами набрели, бог его знает, одно верно, что Федюку конец. И Ганшин снова махнул рукой.
А остальные как? А Семка?
Эти ничего. Пока целы.
Так! А насчет показаниев как?
А кто их знает. Не думается, чтоб чего узнали, не таковский парень Федюков, сдохнет, а не выдаст.
Да?
Героем до конца остался. Чего уж там было, точно не скажу, не знаю. Однако верно, что двух человек Федюков решил, когда его забирали. Бутягина, начальника секретной части, да еще кого-то. Семка обещал разузнать все и прислать донесение.
Стецура привскочил.
Чего? Чего? А ну повтори, чего сказал. Федюков Бутягина пришиб? И но хмурому, озабоченному лицу атамана пробежала неуверенная радость.
Стрелял, подтвердил Ганшин, мотнув головой, это факт Да убил али нет, не знаю Рази там узнаешь Обо всем Семка обещал сообщить.
А он откуда будет знать? спросила Агриппина.
Кто? Семка? Ну-у Он со своей гармошкой куда хошь дойдет. Опять же у него баба завелась, брат у ей солдатом в ЧК служит. Ну, обо всем ему она и докладывает.
Атаман встал и, отодвинув от себя тарелку, молча уставился на безмолвно сидевшего есаула.
Минуту они выразительно смотрели друг на друга, затем атаман не выдержал и, пригнувшись к Кандыбе вплотную, радостным, срывающимся голосом спросил:
Ну-с! Что ты мне скажешь на это, Семен Порфирьевич?
В сторону штандарта повернулись красные, распухшие от вина лица. Стоящие в ближних рядах с любопытством, как бы впервые, оглядывали есаула, вынувшего из полевой сумки серый листок и спокойно развернувшего его. Со стороны коновязи, от хутора, с огородов, через плетни, перелазы и прямо по улице спешили бабы, хуторяне, ребятишки.