В эти дни я приходил на мельницу только ночевать. Зато кони моего эскадрона были отлично накормлены, вычищены и игривы. Бойцы с уважением поглядывали на меня, когда я в девятый раз обходил коновязь, заглядывая в торбы повеселевших коней. Комполка похвалил меня, отметив заботу об эскадроне. Если б они знали, что в этом сугубом рвении и заботах прятал я свою неистовую любовь к немке!
И вот тут со мной
Бойцы укладывались в сенцах, тихо перешептываясь и вздыхая.
Ложись спать! сказал я хозяйке и вышел во двор.
Светили звезды, плескалась вода, да, приглушенно топая, прошел караул. Обойдя дневальных, проверив посты, я вернулся обратно. Игнатенко уже спал, чуть посвистывая носом.
Перешагнув через него, я тихо разделся и прилег.
В сенцах всхрапывали бойцы. Кто-то протяжно простонал во сне. Девочка хозяйки завозилась на лежанке, и сейчас же раздался тихий, еле слышный голос Минны, баюкавший ребенка:
Ребенок стих.
Еще в гимназии я неплохо знал немецкий язык, но за годы войны хотя и забыл его, все же песенку Минны понял до конца.
Неожиданно для себя я тихо, но очень внятно сказал:
Их либе дих, Минна!
Песенка оборвалась. Но я знал, что хозяйка не спит, тревожно прикорнув в своем углу.
По двору бегала Пупхен, волоча за рукав большую, сшитую из разноцветных лоскутков куклу, сооруженную эскадронным швецом Недолей. Голова куклы была сделана из кожаного кисета, на белой потрескавшейся коже которого чернильным карандашом были нарисованы нос, два глаза и покривившийся рот. Я узнал его. Это был кисет взводного, щедрый подарок влюбленного Игнатенко.
Всем взводом малювали. Кто портки старые дал, а кто и кишеня не пожалел, многозначительно сказал взводный, поглаживая усы.
На то ж оно дите мало́е. Гляди, как радо, аж светится, засмеялся Недоля, перекусывая длинную нитку и вдевая ее в иглу. Я из цих остатков, мабуть, ишо каку-не́будь матрешку ей зроблю.
Через двор шла хозяйка, неся на коромысле ведра с молоком. Когда она поравнялась с нами, я негромко, раздельно повторил:
Их либе дих!
Опущенные веки Минны дрогнули, шею и уши залила краска смущения.
Чего чего? Как ты сказал, Василь Григорьич? изумленно спросил Игнатенко.
Погода, говорю, нынче хорошая.
Погода? недоверчиво протянул взводный. А ты разве по-ихнему знаешь?
Знаю!
По-года! косясь на меня, повторил он.
Я пошел к воротам, чувствуя на себе тяжелые, недоверчивые глаза Игнатенко.
В полдень в село пришли и остановились на ночевку обоз с боеприпасами, лазаретные двуколки да полурота пехоты, прикрывавшая их в пути. Мимо станции к Великокняжеской, пыхтя, прошел бронепоезд «Красный Царицын». Часа через два со стороны Маныча донеслась далекая орудийная пальба. Потом все стихло. Близился вечер. Желтый закат облил степь, позолотив горизонт и небеса.
По дороге шло стадо коров, впереди которых, задрав хвосты, суматошно скакали телята. Сквозь облачко пыли я увидел пастушонка, с которым день назад лежал за околицей в траве.
Давай закурить, товарищ, помираем без курева!
Покурив, он тряхнул головой и побежал за стадом, оглушительно хлопая длинным кнутом.
Пахло коровами, молоком, теплым навозом. Со степи набегали запахи мяты и чабреца.
В штабе меня предупредили о возможности скорого выступления в поход.
Через приоткрытую дверь до меня донесся разговор. Беседовали Минна и Игнатенко.
Чего тебе давеча сказал командир?
Чего говориль? Я его не понималь.
Как «не понималь»? Разве ж он не по-вашему балакал?
Минна ответила не сразу.
Не знаю! Я не понималь, снова повторила она, и я услышал, как сильней зазвенели перетираемые полотенцем чашки.
А сама
бьешь!
Василь Григорьич, ну что ты, дорогой, куражишься да дурочку из себя строишь! Сам знаешь: раз эскадрон решил немку не обижать, разве кто противу всех пойдет? Раз все товарищи ее своей красноармейской женой или навроде вдовы посчитали, так все ее и беречь по-товариству должны
Ну?
А я с путе сбился. Ошибся маленько. Я думал, что она не спротив. Ежели по согласу эскадрон тут ни при чем. А она взводный замялся. Одно слово, виноватый. Так ты, Василь Григорьич, не говори эскадрону. Не простят такого ребята. А что насчет разных там шашек болтал, так вдарь ты мине раз, ну два по морде и квиты. А? Идет? Василь Григорьич? И он с надеждой уставился на меня.
Ну ладно, и бить не буду, и эскадрону ни слова, тем более скоро в поход.
А что? Разве чего слышно?
Денька через два выступаем.
Через два день? Через два день? Уходиль? Геен зи форт?
В дверях, опершись о косяк, стояла хозяйка.
Цвай одер драй таген, ответил я.
Цвай таген Губы хозяйки дрогнули.
А говорила не понимаешь, чего командир по-германски сказал! сердито сказал Игнатенко, о котором мы в эту минуту забыли совсем.
Стемнело. На селе загорелись огни. Бойцы ужинали, позванивая котелками, чавкая и смачно жуя.
Игнатенко сидел на полу, играя в шашки с Недолей. Пупхен мирно спала, зажав под локоток свою размалеванную Матрешку. Я разглядывал на карте-десятиверстке Сальскую степь, через которую шла кавалерия белых.