Но из всех ловушек полярники с наибольшим уважением относятся именно к трещине, поскольку она отличается особым коварством и редко оставляет шанс вырваться из нее.
Люди Первой экспедиции установили, что начинается зона трещин у Мирного и простирается до сотого километра, а первопоходники, основавшие Пионерскую, открыли коридор, по которому можно пройти санно-гусеничным путем.
Циркач без страховки увереннее чувствует себя на канате, чем походник в этом коридоре!
Пять-шесть метров ширины вот он каков, этот коридор. В любой другой зоне ушел в сторону в худшем случае провалишься по пояс в сыпучий снег, а здесь зазевался, свернул с колеи лети без парашюта.
В зоне трещин неукоснительно соблюдается одно не имеющее себе подобных правило: с тягача прыгать нельзя. Остановился и спускайся на снег с такой осторожностью, будто тебе предстоит ступить босиком на стекло. Колея испытана многими годами, снег на ней утрамбован, а с боков рыхлый, и никому не известно, способен ли он выдержать тяжесть человека. Может, способен, а может, и нет.
По расчету, поезд приблизился к сотому километру.
Машины пока еще шли развернутым строем, соблюдая дистанцию семь-восемь метров. Благодаря этому фарами освещалось обширное пространство и увеличивалась вероятность увидеть ворота. Если поезд не сбился с курса, то они должны вот-вот показаться, а если сбился, то следует остановиться и начать поиск.
На самом малом вел Сомов «Харьковчанку». В рычаги вцепился пальцы побелели.
«На вожжах» бы пойти, батя!
Иногда водители так и поступают, в опасном месте на припае или в зоне материковых трещин ведут трактор «на вожжах»: привязывают к рычагам веревки и идут пешком, следом за трактором. Так что в случае чего гибнет машина, а водитель остается жив. Но
буду вызывать вас каждый час
Борис откинулся, вытер вспотевший лоб.
Все, батя, загораем
Записали тебя?
Не сказали.
Гаврилов кивнул, прилег на нары.
Борис скривился. Боль толчками била в бок, распухший и посиневший от кровоподтека. Ничего страшного, сказал Алексей, жизненно важные органы не задеты. Да, конечно, не страшно! Вашему брату врачу чужая боль не страшна
Болит? спросил Гаврилов.
Ерунда.
Портрет у тебя перекосило.
Так, немного.
Держись, сынок.
Есть держаться, батя.
А крик так и рвался из груди. Все ребра бы дал поломать за связь! Нет ничего больнее для радиста, чем потерять связь. Батя ласковый, сочувствует. Лучше бы орал, ногами топал, думал Борис. Ведь сам, своими руками отнес запасной умформер в Ленькин балок, хотя радист обязан иметь при себе полный комплект запасных частей. Сгорел умформер вместе с балком, и сгорела вместе с ним репутация радиста высшего класса Маслова. Черт с ней, лишь бы в Мирном записали и расшифровали запрос! Сделали это сохранится эта самая репутация, хоть и в лохмотьях, как любит говорить Валера, а не сделали мертвые сраму не имут Не тягач, не камбуз весь поход угробил. В голос бы завыть, чтоб в Мирном услышали!
Целый час ждать, шестьдесят, нет, уже пятьдесят пять минут. Заснуть бы, забыться на эти минуты! Нельзя, у одного человека в поезде нет дублера у радиста. Был Попов, да весь вышел
Батя лежит, молчит. Чем хорош батя, так это тем, что не ворошит старое. Когда перед Комсомольской Борис разболтал содержание телеграммы Макарова и пошли страсти-мордасти, любой другой начальник душу бы вытряс, а батя спустил дело на тормозах. И за рацию не попрекнул ни одним словом. Лежит и молчит.
Батя, не выдержал Борис. Знаешь ведь, моя вина.
Ну?..
Почему не всыплешь?
Думаешь, полегчает?.. Врежу, еще как врежу. Вернемся, до копейки взыщу должок, всю зимовку чесаться будешь Вздремну, растолкай через сорок минут.
Есть растолкать, вяло проговорил Борис.
С отвращением посмотрел на умформер, пнул его ногой.
Тоскливо оставаться наедине с самим собой, хоть воробью излил бы душу.
Вспомнил свою первую зимовку на острове Уединения в Карском море. На станции жило пятеро зимовщиков; дважды в год пароход доставлял продовольствие, и самолеты раз в три месяца сбрасывали почту. Был тогда Маслов молодым, неоперившимся птенцом и не знал многих полярных законов. Ночью загорелся домик дежурный уснул, угли из печки вывалились. Борис вскочил, комната в дыму, полыхает огонь. Ничего не соображая, выхватил из-под койки чемодан и метнулся к выходу. Иван Щепахин, начальник станции, схватил его за шиворот и ногой вышиб из рук чемодан.
Рацию спасай!
Думал: на всю жизнь усвоит урок. Стыдно вспомнить Леньке кричал: «Выкинь умформер!» а сам в огонь не полез. Мало ли, что батя не пустил, заорал: «Без радиста поезд оставить хочешь?» Ленька-то не послушался, полез! Сказать-то батя сказал: «Не суйся», а что про себя подумал, один только он и знает
Ладно, через сорок пять минут станет ясно, что хорошо и что плохо. Может, лучше бы сгореть, взорваться с балком, без радиста батя тут же развернулся бы обратно. Одна похоронка не десять, а смерть списывает любую ошибку
По старой привычке, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, решил перестроиться на другую волну, помечтать любимое занятие, когда по долгу службы не имеешь права спать или читать книгу. Сначала стал мечтать о том, что в Мирном его успели записать на магнитную ленту, расшифруют запрос и все кончится благополучно. Тогда дня через три-четыре, ну через недельку (вдруг пурга?) он вернется в Мирный, попарится в баньке, выпьет свои сто шестьдесят семь граммов (праздник не праздник норма для всех одна: бутылка на троих по субботам), покурит досыта и придавит ухо минут на тысячу, в чистой постели под двумя одеялами. Мечта была прекрасная, но у нее имелся один недостаток: не уводила она от тяжелых мыслей, а наоборот, возвращала к ним.