Хороших новостей больше не будет.
Хорошие новости отменили.
Октябрь наступает запахом гнили
и дыма. Листьев осенних груды
слипаются, мокнут под дождь ночной
и превращаются в перегной.
Перечеркнули. Похоронили.
В отчетах указано: нас не стало.
Хорошие новости отменили,
остался последний из всех каналов,
рекомендуют учиться смирению,
рекомендуют учиться принятию.
Полночь и водка, постель несмятая.
Что там сегодня? Мы не смотрели.
Нас отменили, и мы уходим
в небо, и октябри оставляем
тем, кто, возможно, будет свободен,
непобедим и непотопляем,
тем, кто родится сегодня и завтра.
Утро и ветер. Пельмени на завтрак.
Холодно, дымом пахнет в квартире.
Шаг за порог. Патроны в кармане.
Мы растворяемся в этом мире,
и этот мир становится нами.
Дорогая моя, я больше не могу в этой осени.
Я не верю своим глазам и своим рукам.
Я схожу с ума. Вместо меня в озере
отразился человек, напоминающий мне врага.
Дорогая, я выстрелил в водную гладь, и эхо
разнесло этот звук по зеленке, и было странно,
что никто не ответил. Белые хлопья снега
медленно ложились в земли открытые раны:
минные поля и могилы. И было пусто,
и было безлюдно так, словно кончилось все,
изгибались ветви под ветром с холодным хрустом
в озере смеялось вражеское лицо.
Дорогая, я сегодня убью человека.
Воскресенье. Осень. Колокола звенят.
Дорогая, я сегодня убью человека.
Возможно, утром он в зеркале видел меня,
это неважно. Белая простыня
ложится на мерзлую землю октябрьским снегом.
когда уходил, оставлял ключи у окна,
не вернулся, ключи остались висеть, перезваниваясь иногда,
не ржавея, поскольку сделаны из нержавеющей стали,
прошла весна, потом осень, потом еще раз весна,
в доме поселились разруха и тишина,
бездомные кошки, и голуби, и дождевая вода,
потом земля, в которую ключи и упали.
выросло из них молодое дерево с перезвоном листвы,
дом ушел в землю, а дерево все росло,
и проросло через небо,
и через тучи,
и через слой
отчаянной синевы,
через все миры, через все их добро и зло.
и были листья его светлы,
и сладок был сок его,
и шло от него тепло.
и были листья его ключами от дома
для всех, кто однажды ушел,
через бурные реки, и черные горы, и все миры
ключ такой потерявшихся вел,
приводил ушедших в истинный дом.
спи спокойно, сердце мое,
мы дойдем однажды, дойдем.
встречаются осенью, детскую площадку заметают листья,
со временем выцветает смех, и глаза, и лица,
узнают друг друга не сразу,
настороженно курят,
переглядываются, словно враги.
при жизни не протянули бы друг другу руки,
но теперь они на другом берегу реки,
и текут облака, и ревут быки.
сколько лет дружили они и сколько лет воевали,
под осколками мин, под дождем из стали,
сколько лет до того дружили, покуда жили,
а не из последних сил выживали.
вот стоят они на детской площадке, как стайка детей,
на другом берегу реки, на перекрестке путей,
и кто-то говорит: «а помните, мы здесь были,
вот в таком же холодном, пронзительном октябре, и звенящий воздух, затянутый нитками пыли,
розовел, как живой, на заре».
и тишина проходит, лопается печать,
и начинают они говорить и звучать,
и смеяться, и вспоминать былое, и совсем не говорить про войну,
словно это братство так и было единым,
и летят листки по теням их длинным,
и вода течет сквозь легкую пелену
вечернего тумана, сквозь сияние и тишину.
раздвигаю пальцами воздух, ни пятнышка не найду.
«а помните, ребята, в одиннадцатом году...
а помните, в лес выбирались, а помните, как.»
вдалеке ревут быки, замыкается круг.
дай мне сигарету, мой старый враг,
дай мне сигарету, мой старый друг.
Дым к потолку тянулся, окна были завешены.
Три женщины в комнате были моей, три женщины,
с хризолитово-зелеными
глазами в прожилках,
с голубыми венами на тонких запястьях,
и ложились на подоконник кружевные снежинки,
и тишина в моем доме становилась частью
бесконечной тишины той, в которой становишься маленьким,
тишины неживого поля, чернеющего провала.
Первая женщина была одета в пальто и валенки,
прятала руки под пуховым платком и часто вздыхала.
Все пройдет, говорила она, все пройдет, хорошая,
и была она моя тоска, и боль моя, и мое прошлое.
Ветер выл, и звенело на кухне что-то в посуде.
У второй была синяя длинная юбка и полные груди,
сидела за столом, рисовала паровоз на салфетке,
и на плече у нее сидела цветная птица,
и вторая поставила мне незримую метку
против сердца, ту, что вовеки не растворится.
И были веки у нее тяжелые, как у ящера,
и была она моя неизвестность, мое настоящее.
Забирался в мой дом через щели холод осенний,
третья была маленькая девочка с рогами оленя,
с крыльями дракона и сияющим взглядом,
были теплы у нее ладони и ступни босы,
и она взяла меня за руку, и встала рядом,
И она мне сказала: «Ничего не бойся».
И передо мною стала серебряная дорога,
звездная дорога, уходящая через холод,
через темноту и сквозь бесконечно много
черных камней в светлый небесный город.
И он сиял мне и ждал меня, и дорога текла живая,
и был он, как будущее, неведом и непознаваем.