Все-таки контрабандист
Бандитская морда
Позорит родину-мать
Ее звали Наташа
Она была из Лисичанска
Прикрывала отход сорока пацанов
Ей оторвало голову
Выстрел из танка
Они говорят о ней
Губы кривят
Чтобы не плакать снова
Она была повар и снайпер
У нее не было позывного
Ее звали Рая
Художник
Ей было семьдесят лет
Жарким августом
Перед всей деревней
В обед
Ее били двое
По почкам и по глазам
Черный и рыжий
Искавшие партизан
Она ослепла
Но все-таки выжила
Даже успела увидеть
На улице тело рыжего
...а с тем
Кто предатель
А кому давать ордена
Разбирайтесь пожалуйста
Как-нибудь без меня
Дело было в Киеве,
в четырнадцатом году.
Я приехала с рюкзаком,
в тельняшке и джинсах.
Он встретил меня на площади,
мы пошли в кабак.
Пили пиво и ели еду.
Говорили о жизни.
Это были ненужные слова,
неправильные были слова.
Он сказал, что не хочет совсем воевать.
Я сказала, что не хочу воевать.
Не то чтобы мы не любили риска,
но с детства учили нас не убить.
Спустя год
меня назовут террористкой,
но я по-прежнему умею только любить.
Я сказала, что пойду на войну тогда,
если сама она придет ко мне.
Возьмет за руку и скажет: «Я тут».
Он сказал, что слова это дым и вода,
и что он пойдет, когда призовут.
Я допила и сказала, что ни черта не верю,
что сама убивать не буду,
что пойду в военкоры,
медсестры или связисты.
Не записывайте меня,
пожалуйста, в гуманисты,
феминисты, деисты или еще какие-то исты,
просто я скорее хил и саппорт,
чем артиллерия.
Мы ушли из кабака, мы нашли качели,
мокрая была от дождя земля.
Он сказал, что это не будет иметь значения,
если ему придется стрелять.
Что он выстрелит в меня,
как в любого другого,
потому что мы по разные стороны баррикад,
потому что это закон войны; никакое слово
не порушит его, закон этот древен и свят.
«Если, конечно, добавил он,
я смогу заставить себя стрелять».
Мы снова пили, до позднего, кажется, вечера,
обнимались и истину искали в вине.
Мы точно знали, что дружба
это все-таки вечное, во всяком случае, пока мы не на войне.
«Это не мешает мне тебя напоить,
сказал он, пока мы не на войне».
Лучше бы война никогда не приходила ко мне.
Лучше бы мы умерли оба в то лето,
спокойно, во сне.
Все кончается этим:
девочка плачет на улице
и говорит:
«Я не просила его воевать».
Все кончается этим, и город над ней сутулится,
и далекие взрывы за родину-мать.
Все ведь кончится этим, девочки.
Будем плакать.
Будем плакать, и будем совсем не уметь смириться.
И дожди июльские будут вгрызаться в мякоть
нашей плоти
по обе две
стороны границы.
Будем плакать: «зачем вы нас, папа и мама, рожали»,
будем плакать: «зачем на мине он подорвался».
Нас за этим и создавали, и обжигали,
чтоб сейчас нам плакать открыто, вгрызаться в пальцы.
Будем плакать и злиться. Девочки, девушки, женщины,
будут нас осуждать те, которые ходят строем
(погибают строем); их больше нас или меньше,
эти девочки, эти мальчики, коим важно остаться героями,
умереть героями.
Но останемся мы.
Эти женщины.
Девушки.
Девочки.
Отрицая смерть, не смиряясь с невыносимою,
будем плакать на улице, смерть отрицая; вечно
отвоевывая бессмертье своим любимым.
1.
друг мой, друг мой
(друже),
Когда вы развернете на нас оружие
(коли запалає сніг)
промедли пару мгновений
(помовч хвилину)
и вспомни меня
(звернися до мене),
и помни, что куда бы ты ни стрелял
(памятай, коли будешь стріляти),
у тебя под прицелом будет моя земля
(перед тобою будуть зморщені хати),
у тебя под прицелом буду я растрепанная,
с черным от боли лицом, как эта земля
(памятай, моє сонце, коли ти стрілятимеш,
бо стрілятимеш в мене, куди б не стріляв).
потому что я эта земля и ее терриконы,
и ее шахтеры, взявшиеся за оружие.
(пару хвилин зачекай,
а потім все одно,
все одно стрілятимеш в мене, друже).
2.
Потому что я террикон, сосок на груди земли,
Потому что я разбитый танк на дороге,
Потому что я это яблони, что отцвели
и впустую роняли свой урожай под ноги.
Потому что я этот тощий пацан с Донбасса,
с черенком от лопаты вышедший на автоматы
защищать свою землю от управленцев среднего класса,
защищать ее магию, правду и ароматы.
Потому что я ребенок, живущий в подвале,
чтобы прятаться от обстрелов, и еще я другой ребенок,
тот, что спрашивал, куда, мол, руки девали
после того, как взрывом их оторвали,
и улыбки не было, и голосок был тонок.
Потому что я старушка, идущая в церковь среди блокады,
где по-братски делится собранным с огорода.
Потому что все это я эта жизнь после ада.
Потому что назад ни секунды, ни метра, ни года.
Потому что я израненная земля.
Так давай же, мой друг,
стреляй же по мне, стреляй
Мы думали, что живем в эпоху безволья,
что мы кто угодно но никогда не солдаты.
Но потом наши братья взяли палки и колья
и вышли на автоматы.
Война выбирала нас. Мы были художники и поэты.
Мы не умели воевать, но быстро учились.
И нет у войны романтики, никакой романтики нету,
только ветра степного примесь
да горечь утрат. Мы стали злы и расколоты,