Шрифт
Фон
3
Я видел день, я видел миг
Меж днем и вечером. Туманы
Вечерние, и среди них
Вечерний мир благоуханный.
Я видел пламенный закат,
Цветов огромных над рекою
Шептанье, и как медлил сад
Предаться ясному покою.
И шевелился сонный злак,
Склоняясь в райскую дремоту,
И уходили в дальний мрак
Ночные звери на охоту.
И я, простертый на камнях,
На теплом мху, в вселенском доме,
Я спал, как птицы спят в кустах,
Как спит ягненок на соломе.
Я видел сон. Тот сон во сне
Не рассказать словами мне.
И в нем я снова слышал Бога,
Но к сновиденью моему
Мешалась страстная тревога
Я сам не знаю, почему.
В том сне блаженном, мне казалось,
Рука могучая старалась
Мне вынуть правое ребро,
Метался я, ловя порой
Рукою сонной чью-то руку,
И длил томительную муку,
И счастьем называл ее.
О, счастье древнее мое!
4
Не потому ли так спокоен
Души ямбический полет,
Что мир вокруг нее нестроен
Который век, который год?
Да, сладок ход противоречий,
И утверждения свои
Душа несет в глухие дни,
Как в темноту простые свечи.
Она несет в глубокий мрак
Опустошения земного
Знак возвратимого былого,
Божественного духа знак.
И сон, что снится ей в беспечном
Каком-то городе большом,
Не кажется ей праздным сном,
Но откровением предвечным.
И сладко ей тогда мешать
В прозрении своем блаженном
С убогим, суетным, презренным
Незыблемую благодать.
Не потому ль и сон мне снится
Сквозь дрогнувший столетий ход,
Не потому ль смогли забыться
Двадцатый век, двадцатый год,
Не потому ль сейчас не нужен
Мне дальний дом, забытый кров,
Среди темнеющих снегов
Российский грубоватый ужин,
Что не во сне, а наяву
Я родиною рай зову?
Я отлетаю в поздний час,
Когда грохочет город шумный,
И буржуа благоразумный
Под супом зажигает газ,
Когда в асфальте тонут блестки
Неисчислимых фонарей,
И с этих буйных площадей,
И с этих буйных перекрестков
Слетает человечий стон,
И в звездах повисает он.
Я говорю: я не в изгнанье,
Я не ищу земных путей,
Я не в изгнанье, я в посланье,
Легко мне жить среди людей.
И жизнь моя почти простая
Двойная жизнь, и, умирая
В каком-то городе большом,
Я возвращусь в мой древний Дом,
К дверям которого порою
Я приникаю, может быть,
Как к ветке лист перед грозою,
Чтоб уцелеть, чтоб пережить.
19241926 «Труд былого человека»
Д. С. М.
Труд былого человека,
Дедовский, отцовский труд,
Девятнадцатого века
Нескудеющий сосуд
Вы проносите пред нами,
Вы несете мимо нас,
Мы грядущими веками
Шумно обступили вас.
Не давайте сбросить внукам
ту ношу с ваших плеч,
Не внимайте новым звукам:
Лжет их воровская речь.
Внуки ждут поры урочной,
Вашу влагу стерегут,
Неразумно и порочно
Расплескают ваш сосуд.
Я иду за вами тоже,
Я, с протянутой рукой.
Дай в мою ладонь, о Боже,
Капле пасть хотя б одной:
Полный вещей тайны некой
Предо мной сейчас несут
Девятнадцатого века
Нескудеющий сосуд.
1926 «Маляр в окне свистал и пел»
Маляр в окне свистал и пел
Миньону и Кармен.
Апрельский луч казался бел
Вдоль выбеленных стен.
Внизу одни на дне двора
Растения в горшках
Большие листья-веера
Склоняли в пыль и прах.
Мне скоро двор заменит наш
Леса и города,
Мне этот меловой пейзаж
Дарован навсегда,
Как лодка бедному веслу,
Как гению толпа,
Как нагруженному ослу
Гористая тропа.
1926 «Сложить у ног твоих весь этот страшный мир»
Сложить у ног твоих весь этот страшный мир,
Где уличный певец со шляпой нас обходит,
Где ангелы в платах, изношенных до дыр,
Под траурным дождем по тротуарам бродят.
Сложить у ног твоих на городских камнях
Закон законов всех и тайну мирозданья,
Весь этот дикий мир в искусственных огнях,
Где мы живем с тобой, шепча свои желанья.
На свете я одна и нет меня другой,
На свете ты один и нет тебя другого,
И в нас одна любовь, о друг мой дорогой,
До смерти, до конца. И после смерти снова.
1926 7 августа 1921 года
Я помню день тому пять лет назад.
Над летним Петербургом дождь и ветер.
Таврический, глухой я помню сад
И улицы в передвечернем свете.
На одеяле первые цветы,
Покой и хлад в полузакрытом взоре,
И женщины увядшие черты,
Растерянной от бедности и горя.
Я помню день, унылый, долгий день,
В передней плач, на лестнице смятенье,
И надо всем нездешней жизни тень,
Как смертный след, исполненный значенья.
И я сама, тому всего пять лет,
Стояла там, и видела обоев
Рисунок пестрый, и в окошке след
Дня, уходившего, не успокоив.
Пять лет тому! Куда ушли года
Невозвратимой юности и жара?
Спроси: куда течет весной вода?
Спроси: где искры горнего пожара?
1926 Гитара
В передвечерний час,
В тумане улиц старых
Порой плывет на нас
Забытый звон гитары.
Или открыли дверь
Оттуда, где танцуют?
Или в окне теперь
Красавицу целуют?
Над этой мостовой
Она звенит, как прежде,
Старинною тоской
По счастью и надежде.
Ее поет другой
Теперь в часы заката,
Она осталась той,
Какой была когда-то.
А ты? Прошли года
Речной волны быстрее,
Ты любишь, как всегда,
Ты стал еще вернее,
Ты стал еще нежней,
Чем в первые свиданья,
Твой жар мучительней,
Мучительней признанья.
1926 «Мне этот вечер слишком ясен»
Мне этот вечер слишком ясен,
Мне этот ветер слишком тих,
И только горизонт прекрасен:
Он грань далеких вод живых.
Как шов, соединивший ткани,
Он слишком вечен, слишком прям,
Он часть вселенских очертаний,
Которых не расчислить нам.
Такою же прямой чертою
Соединен твой светлый взор
С взошедшей на воды луною
И со звездой над кряжем гор.
И, может быть, мы не узнали
Еще, как непреложно тут
С земли восходят вертикали
И к тем высотам нас ведут.
Канн, 1927
Шрифт
Фон