Подруга тещи Вера Николаевна Поченкова, женщина образованная, но высокомерная, была антисемиткой. Каждая не очень русская, а иногда и русская фамилия, носитель которой имел нестандартную внешность, вызывала у Поченковой изнуряющее подозрение. Филолог по образованию, она со знанием дела выискивала мельчайшие признаки в сомнительной фамилии, и дошла до того, что на полном серьезе считала Аллу Пугачеву умело замаскированной еврейкой.
Ильин впервые столкнулся с таким идиотским сочетанием образованности и антисемитизма. Как-то за чаем Вера Николаевна рассказала, что она родом из глухой алтайской деревни. Полтора десятка ребятишек учились в маленькой деревянной школе. Всеобщей любимицей была старенькая, из ссыльных, учительница русского языка, сумевшая привить на всю жизнь любовь к родному слову. "Неужели эта женщина могла воспитать в детях вместе с любовью к литературе и ненависть к евреям?! - глядя на Поченкову, думал Антон. - Чушь собачья! В деревнях и евреев-то никогда не было! Скорее всего, "просвещение" произошло позже в каком- ни будь захолустном райцентре, где, возможно, всего было два еврея: провизор и заведующий продуктовой базой!"
10
Водку Ильин переносил плохо. Утром ныло сердце, подташнивало, болела голова. Приходилось принимать анальгин, корвалол. Все чаще он ловил себя на мысли, что в Ташкенте не пил так часто, а если и пил, то сухие вина, очень приличные и недорогие. Здесь же сухие вина были ему не по карману, да и пили все только водку, не отягощая себя закуской. Иногда неожиданно всплывало шутливое напутствие приятелей: "Смотри, не спейся там".
Вскоре редакцию газеты снова закрыли, и Антон Сергеевич во второй раз стал безработным. Четыре месяца он был на иждивении жены и полностью отказался от спиртного.
В начале февраля Ильин узнал, что открывается новая газета, где требуется опытный фотограф. При устройстве на работу, выполнив необходимые формальности, он зачем-то сказал редактору: "Да, чуть не забыл, я совершенно равнодушен к спиртному".
Лучше бы он этого не говорил. Редакция новой газеты оказалась весьма специфичной. Она была создана исключительно для торговли недвижимостью. Чуть ли не каждая покупка, продажа квартиры, завершалась в стенах редакции обильным застольем. Поначалу Ильин крепился и под разными предлогами избегал искушения, но вскоре случилось то, чего он так боялся.
С утра 23 февраля начались приготовления к празднику: женщины готовили салаты, красиво нарезали окорок, буженину, оранжево-красную семгу, делали симпатичные маленькие бутерброды с черной и красной икрой, мужчины открывали банки с маринованными грибочками, огурчиками, помидорками, а когда на стол поставили запотевшие бутылки "Смирновской", "Твиши" и "Мукузани" Антон Сергеевич подумал: "Пожалуй, выпью стаканчик сухого вина - праздник все-таки, да и закуска мировая".
- Давай тару, Сергеич! - говорили коллеги и, щедро наливая, добавляли, - давно бы так! А мы думали, что ты не вольешься в наш коллектив.
Было шумно, весело, откуда-то появилась гитара, и Антон сразу же очаровал всех своей игрой и пением.
Рано утром опять давило сердце и сильно болели виски. В фотолабораторию
зашел журналист Витя Лунин и участливо спросил:
- Как самочувствие?
Ильин вяло махнул рукой.
- Подлечишься? Вынимая из сумки "чекушку", спросил Лунин.
- Может лучше пивка?
- Не говори глупости. После вчерашнего банкета необходимы радикальные меры.
Между Ильиным и Луниным вскоре возникло взаимопонимание и приятельство, которое обычно случается с людьми творческими и выпивающими. Платили мало, и с середины марта Антон Сергеевич стал подрабатывать ночными дежурствами здесь же, в офисе редакции, и стал "прикладываться" чуть ли не каждый день. Возник новый режим дня. К шести вечера он уже был нетрезв Ложился спать в семь- восемь вечера, просыпался в два-три ночи, ходил из угла в угол, пил воду, снова ложился и, если получалось, спал до семи утра, потом вставал, и, не умывшись, шел к новому другу похмеляться: тот дежурил в редакции и всегда брал на дежурство водку.
Лунин оказался прекрасным собеседником - умным, образованным, настоящим книголюбом и (наконец-то!) человеком, понимающим и любящим юмор.
Как-то раз Лунин спросил:
- Ты английский знаешь?
- А что?
- Да вот, дочке задали кусок текста перевести, а она не успевает, сегодня экзамен по сольфеджио, а завтра сдавать перевод.
-Ich spreche nur Deutsch, aber nicht besonders, - хитро улыбнулся Антон.
Он взял листок, внимательно посмотрел в него и, ни черта не поняв, решил подшутить. Задумался на мгновение и неторопливо стал писать, правдоподобно заглядывая в английский текст: "Что мне делать? Я в смятении, я потерян и безоружен... Твои глаза, подобные северным озерам, чисты, невинны и порочны в своей будущности. Это притягивает и пугает. Если я скажу, что люблю тебя - ничего не скажу. Я очарован, околдован, я болен тобой, и хочу видеть тебя всегда! Эти глаза, это лицо, бледное, нарочито аскетическое и недоступное...
Что может быть выше любви?.. Но я же не люблю тебя! Я лишь встаю на путь, ведущий к Любви, которую создал в своем воображении".