Поезд стоял. Дверь вагона была открыта, и мальчик увидел, что четверо мужчин несут его мать на носилках через пути. Он прыгнул вниз, на гравий железнодорожной насыпи, и побежал следом.
Мужчины несли носилки, высоко подняв и положив на плечи, и мать безразлично покачивалась в такт их шагам.
Было раннее, холодное утро, обычный в этих степных местах мороз без снега, и мальчик несколько раз спотыкался о примерзшие к земле камни.
По перрону ходили люди, некоторые оборачивались, смотрели, а какой-то парень, лет на пять старше мальчика, спросил у него с любопытством:
Умерла?
Заболела, ответил мальчик. Это моя мама.
Парень с испугом посмотрел на него и отошел.
Носилки внесли в дверь вокзала, и мальчик тоже хотел пройти туда, но медсестра в телогрейке, наброшенной поверх халата, взяла его за плечо и спросила:
Ты куда?
Это ее сын, сказал одни из мужчин и добавил: А вещи где ж? Эшелон уйдет, без вещей останетесь...
Мальчик побежал назад к эшелону, но запутался и оказался на городской площади с противоположной стороны вокзала. Он успел заметить очередь на автобус, старый одноэтажный дом с башенкой и старуху в шерстяных чулках и галошах, торгующую рыбой.
Потом он побежал назад, однако железнодорожные пути у перрона оказались пустыми, эшелон уже ушел. Мальчик еще не успел испугаться, как увидел свои вещи, сложенные на перроне. Все было цело, кроме кошелки с лепешками и сушеным урюком.
Твои вещи? спросила женщина в железнодорожной шинели.
Мои, ответил мальчик.
А что в этом узле? И ткнула ногой грязный, сплющенный узел.
Мамины фетровые боты, сказал мальчик, и два ватных одеяла... И коричневый отрез...
Женщина не стала проверять, взяла узел и чемодан, а мальчик взял другой узел и чемодан, и они пошли к вокзалу. Они внесли вещи в теплый
Наклонись, сказала мать.
Мальчик наклонился, и она поцеловала его в щеку. Губы у нее были шершавые и горячие.
Он вышел на улицу, и автобус подошел очень быстро, остановка была прямо против больницы.
«Все в порядке, подумал мальчик. Теперь лучше, чем полчаса назад, когда я шел и ничего не знал».
В автобусе было жарко, и мальчик снял варежки и расстегнул крючок воротника. Тогда стало холодно, и он снова застегнул крючок, а руки сунул в карманы.
Он сошел на площади, где по-прежнему стояла старуха, торгующая рыбой, и вдруг почувствовал голод, купил коричневую печеную рыбу и понюхал ее она пахла чем-то незнакомым, и, идя через площадь к дому с башенкой, где была почта, силился вспомнить, как подошел к старухе, о чем говорил и сколько заплатил за рыбу.
Он потянул к себе тяжелые двери почты, и за ними была короткая лесенка винтом к другим дверям. А за теми дверьми комната, перегороженная деревянной стойкой. Почтовые окошки заслоняли чужие спины, куда бы мальчик ни подходил, он всюду натыкался на спины.
Ты чего? спросил какой-то мужчина. Чего ты здесь путаешься?
Мне телеграмму дать, сказал мальчик и, вспомнив, что никогда в жизни не давал телеграмм, добавил: Вы мне напишите телеграмму...
Подожди, сказал мужчина, сядь, не путайся под ногами.
Мальчик присел на стул и отщипнул кусочек рыбы. Под коричневой кожицей она была очень белая и не соленая. Потом он посмотрел в окно и почувствовал беспокойство: начинало уже темнеть.
Тетя, сказал он женщине в платке, напишите мне телеграмму.
Какой нетерпеливый! сказал мужчина. Ну чего тебе? Какую телеграмму? И взял телеграфный бланк.
Мама заболела, лежит в больнице, продиктовал мальчик. Дед, приезжай.
Мужчина и женщина посмотрели на мальчика.
Ох, народ мучается, вздохнула женщина. Ох, страдает народ...
Мальчик заплатил за телеграмму, спрятал квитанцию в варежку, и ему стало спокойней. Он вышел на площадь и побежал к подъехавшему автобусу. Посреди площади он вспомнил, что забыл рыбу на почте, но не стал возвращаться, побежал дальше.
Пока он бежал, что-то мокрое и холодное несколько раз прикасалось из темноты к его лицу, а когда автобус остановился у больницы, вдоль дороги были уже белые полосы и мимо фонарей летел снег.
Мальчик быстро поднялся по заснеженным ступенькам, пошел в знакомый коридор, а оттуда в слабо освещенную палату.
Мама, сказал он, я дал телеграмму деду...
Тише, появилась откуда-то сердитая медсестра со шприцем в руках. Мать твоя спит, не видишь?..
Мать лежала на боку, рот ее был полуоткрыт, и мальчику вдруг показалось, что она не дышит.
Она живая? тихо спросил он сестру.
Живая, живая, ответила сестра. Ей спать надо... А тебя куда девать? Ночевать у тебя есть где?
Я здесь посижу, сказал мальчик.
Здесь не положено. Опять прямо в пальто в палату, сказала сестра и взяла его за воротник пальто.
Тогда мальчик дернулся и вырвался, но сестра переложила шприц из правой руки в левую и снова, уже покрепче, взяла его за воротник.
Я милиционера позову, сказала она.
Потом кто-то взял мальчика за руку и повернул к себе.
И мальчик увидел страшное, лиловое лицо без бровей и ресниц.
Это сын той, с эшелона, сказала сестра лиловому лицу.
Ну-ка расстегни пальто, сказало лиловое лицо и приложило ко лбу мальчика обрубок руки, из которого рос палец без ногтя.
Мальчик хотел вырваться, но сестра крепко держала его сзади.