Эрнест естественно возмущался этому, но ничего поделать не мог. Он и сам должен был отстаивать интересы своей Корпорации на «Форуме Свободы». За всё, то время, что он проработал, его мышление окончательно потеряло всякую надежду на исправление людей и обращение всех механизмов «Свободы» вспять.
Они принимали новые нормативно-правовые акты целыми стопками. Поправки в законы, новые распоряжения, постановления и сами законы выходили как из конвейера. Комитет по юридической переработке действовал практически без отдыху всегда захламлялся тоннами бумаги. Но вся суть бумажек сводилась к одной линии беспрецедентное укрепление позиций Корпораций и общественных движений, над которыми властвовал Культ Конституции. Государство превращалось в обычную площадку по обслуживанию интересов всех сторон. В очень слабую и ничтожную площадку, что Корпорации и Культ порой брали управление на местах в свои руки, диктуя беспомощной власти необходимый порядок действий, выгодный только Бог знает кому.
Эрнест продолжал стоять у окна комнаты и всматриваться в дождь. В руках он держит кружку чая, над которой парили клубы дыма. Левую руку мужчина убрал в карман чёрных официальных брюк. На светло-голубой рубашке стояло несколько тёмных пятен. Они образовались, когда всё-таки чай пересекал черту и падал гроздями капель на ткань.
Мужчина старался не выходить за пределы гостиницы, в которой Корпорация селила своих представителей, ибо за её порогом начинался ад для депутата. Эрнест не мог стерпеть всего того, что творилось за дверьми, его душу и нутро просто выворачивало при виде «Вестников Свободы», которые здесь в переизбытке.
Внезапно дверь скрипнула, и мужчина обернулся, мельком вновь приняв черты одноместного номера.
На пороге стояла девушка невысокого роста, с глазами цвета топаза, прекрасно вписывающиеся в утончённое лицо. Выравненные тёмные волосы аккуратно уходили за спину. Теперь на даме был не строгий
костюм, а прекрасное вечернее алое платье. В руках у девушки расположилась небольшая папка.
Эбигейл, в голосе Эрнеста проскользнули нотки радостного ликования, не стой в дверях.
Девушка поспешила пройти. За последние дни общения она заметила изменения в характере своего напарника. На его губах стала чаще появляться улыбка, во взгляде пропали оттенки скорби и голос перестал быть подавленным. Парень, который не отличался праздностью, теперь иногда шутил и стал вообще улыбаться. Наедине он часто говорит, что ненавидит этот проклятый город, но всё же прошлая мрачность стала постепенно отступать.
Эбигейл прошла к единственному креслу в углу и устроилась в нём. Она аккуратно присела в роскошную мебель и тут мужчина слегка усмехнулся:
А это кресло тебе подходит.
Глаза девушки бросились разглядывать расцветку мебели, и тут она поняла, что кресло, и её платье насыщенного алого цвета. Губы гостью слегка шевельнулись, разойдясь в улыбке.
Эрнест присел на кровати, заправленной белыми покрывалами, и уставился на девушку.
Как ты? спросила Эбигейл. Мне показалось, что на сегодняшнем заседании тебе стало нехорошо.
Тебе не показалось. С тяжестью последовал ответ. Я не мог слушать, как инициатива от парламентского «комитета секс-просвещения» нашла отклики. Даже не думал, что теперь собираются «просвещать» детей с младенческого возраста. Та сволочь, которая выступала, это всё аргументировала «Свободой» и необходимостью раннего просвещения.
Успокойся. Они и до этого делали подобное. Теперь решили к этому напечатать закон.
А феминистки его и ещё и поддержали. Сказали, что это «повысит шанс на воспитание не-секстсткой личности».
Эрнест, на выдохе заговорила девушка, я тебя понимаю. Первые дни мне тоже было тяжело. Но к этому надо привыкнуть. Заседания только набирают оборот, и дальше будет хуже. Наше дело обеспечение интересов Корпорации.
Не знаю, как детей могут этому учить.
Их давно этому учат, обрывистым слегка грубоватым голосом зазвучали слова девушки, пойми, Эрнест. Эти законы и правила существуют давно. Многие из них просто копируют друг друга. Но отличий фактических нет.
Почему тогда старые законы не отменят? При работе в Восточной Бюрократии мы пользовались только указаниями «Узлов». Их тысячи, но не один не противоречит другому.
Какой ты наивный. Игриво бросила девушка. Если хоть один закон, затрагивающий любой из принципов той «Свободы» попытаются отменить, то тут же, поднимутся десятки тысяч сообществ и движений и начнут такой вой. Эрнест, это будет страшный сон.
Понятно.
Ты должен постигнуть. Государство со всеми его органами власти слабо и ничтожно. Как только ты поймёшь это, тебе станет проще.
Эбигейл, я жил и работал последний год в Восточной Бюрократии. Наверное, это один из последних районов, где всё ещё власть что-то может сделать.
Я была везде и знаю точно. Восточная Бюрократия последний такой регион точнее кажется таковым. Все остальные сдались перед напором тех, кого ты больше всего ненавидишь и даже Восточная Бюрократия, несмотря на видимость, уже порабощена ими.
Эрнест призадумался. Пространство вокруг него сжимали стены, выкрашенные в серый безликий цвет. Обычная для гостиниц мебель: шкаф, стулья и стол отличались своей роскошью, но всё это выглядело отвратительным, ибо за то, чтобы жить в достатке мужчина заплатил собственными идеями.