Но разве кого-то волновало это? Если человек, мог реализовать собственную свободу и право, то это только приветствовалось. Вот и появилось «Право на становлении животным».
Вторые же получали привилегии потому что «Своим выбором они лишь укрепляли суть Свободы, которая выражается в Праве смены пола, тем самым получается полная половая Свобода» как было записано в одном из текстов Культа Конституции.
И «привилегированные свободой» ходили здесь, утверждая её суть. Полуголые мужчины, с выпирающим пузом, перьями сзади, татуированным, накрашенным и обвисшим от тяжести пирсинга лицом; те же мужчины, примерившие на себя цветастые платья, колготки, мини-юбки; люди, пресмыкающиеся и похожие на ящериц, с настолько перестроенным организмом, что не способны выгнуться вертикально; полуобнажённые депутаты, облачившиеся в откровенные костюмы из латекса; уродливые, обезображенные тысячами способами, похожие больше на монстров демонов наполнили всё это помещение. От одного вида всей этой адской фантасмагории, вышедшей на землю за архангелом-предателем, Эрнесту становилось плохо.
Но ещё сильнее всего его повергало в моральный мрак, беспробудную бездну, поведение собравшихся «людей». Стены попросту стонали от установившегося рёва и безумия, а уши разрывали звуки «дикой не-природы». Весь первый ярус попросту утопал в том, что можно назвать Неосодомом, неогоморрой или инновационным либерализмом истинной свободы. Многие «депутаты» в первом ярусе придавались всем тем утехам, которые были дозволены Конституцией и Кодексом Потребления. Несколько человек, обколовшись наркотиками, или вдохнув их, неистово верещали и бились в истерическом смехе, а порой и даже кидались на остальных. Перебравшие с алкоголем депутаты прямо тут исторгали через рот всё что наели, находясь в естественных тошнотворных позывах. Практически весь пол на первом ярусе был устлан в выгнанных через ротовую полость обедах и завтраках, что тонкой кашицей стелились по коврам и мрамору. И посреди этого сумасбродства сорок депутатов пустились в бесшабашную оргию, при участии шести зверолюдей. Всё это сумасшествие покрывал дикий гул и рёв, издаваемый людьми, решившими получить безграничное удовольствие, через Кодекс Потребление.
При виде этого Эрнесту оставалось держаться лишь на силе воли. У него в области сердца пробежал слабоватый еле заметный укол, раздавшийся болью в сердце. Эбигейл это заметила и взяла мужчину за руку, чтобы он рухнул на землю.
Эрнест переместил собственный взгляд на другие ярусы и увидел, что такого безумства там намного меньше. В первом секторе сидели такие же фрики, как и в Палате Народной Свободы, что утопала в собственном безумии и похоти. Но вели они себя более сдержанно, хотя и не отказывались от пития алкоголем и приёма «интересных» таблеток. Во втором ярусе, что бы ближе всего к выходу сидели опрятные люди, лишённые «прелестей» нового мира. На них не было татуировок или перекроенных и перекрашенных лиц. Это были вполне себе приличные и солидные люди, словно пришедшие из давно забытых времён. Если первый сектор ещё позволял себе выпить или употребить наркотик, опускаясь до единичных случаев половых актов между всеми возможными гендерами, истошных слезливых криков, актов сумасшествия или прочих приступов содомии, то второй участок вёл себя неимоверно образцово. И в глазах тех людей, что сидели во втором секторе и смотрели на то, что происходит вокруг, читалось презрение к тем, кто рядом с ними и вытворяет всё это. Но по долгу службы они обязаны были оставаться здесь и смотреть всё то.
То же самое творилось и на третьем, самом последнем и высоком ярусе, совершенно без изменений.
Вы, презренные традиционалы! Да ваш жест является оскорбительным для трансгенеров
и вообще всех остальных гендеров и тех, кто решил опробовать любую просвещённую вещь, а не ваши тираничные позывы?!
Этот истошный голос, наполненный самодурством, гордыней, таящимся внутри безрассудством исполненный спесью, раздался откуда-то из Палаты Народной Свободы, полностью развеяв все мысли Эрнеста.
Из маленького Содома им на встречу выходила женщина. У неё была смуглая кожа, вся в татуировках, как будто долго и интересно отсидела в тюрьме, волосы, завязанные в чуб, покрашенные в бардовый цвет. На ней висело нечто-то, что должно было напомнить одежду в традиционном понимании. Это джинсовая мини-юбка, классические туфли с цветастыми гетрами и на голый торс распахнутая джинсовая жилетка, на которой был вышит символ феминизма. Цвета глаз её не было видно, так как она их полностью залила чёрных цветом. Как только она подошла ближе, то вновь исторгла целую массу слов, пережёванных в гневе и спеси:
Ну что, чертовка, держишь этого вечного угнетателя за руку, чем отвергаешь наши законы?! Зачем, сестра, ходишь с ними? Мы должны объединиться и забить до крови этих тиранов, имя которым мужчины. У этих подонков диктатура и угнетение нас в крови с рождения! Они рождаются ущербными существами, которых нужно изолировать! Эти шланги ещё будут пресмыкаться перед нами за столетия угнетения!