Карим поворчал себе под нос, поправил кушак и решительно зашагал вниз по улице.
Мы прекрасно общались на менншинском, сайиде Карим, сказал лаардиец. Предлагаю продолжить. Если, конечно, вы согласны сотрудничать.
Хак-ир он-хурбе! Мас он-тобэн ан са! процедил сквозь зубы Карим.
Тха! заржал Эндерн. Ну и кто из нас, хакир, кадах?
А что это значит? раздался из полумрака женский голос. Карим прислушался, смутно припоминая, что тоже где-то слышал его.
Это значит настоящую, сука, мужицкую любовь без гнусных баб, ухмыльнулся желтоглазый.
О, кокетливо вздохнула женщина. Quel dommage.
Но отказываетесь, пожал плечами несостоявшийся партнер, Эндерн сносно владеет кабирским, понимает каждое ваше слово. Однако не советую утомлять его умственным трудом: от напряжения у него портится настроение, и он становится совершенно невыносим.
Эндерн выразительно ухмыльнулся. Карим, тяжело и прерывисто дыша, испепелил лаардийца полным ненависти взглядом. Очень болела челюсть. Кружило голову. Ар Курзан набрал полный рот слюны с привкусом крови и сплюнул на пол.
Чего ти хочещь? сдавленно прошипел он.
Разве вы уже забыли наш разговор? удивился лаардиец. Или кальян уважаемого Фархада ар Кавада так сильно ударил вам в голову?
Карим нахмурился, напрягая память, затянутую туманной дымкой наркотического опьянения.
В кругу знакомых лиц за свежими слухами и новостями вечер плавно перетек в ночь, и Карим, расслабившись и вдоволь похваставшись перед спесивыми друзьями, уже подумывал о том, чтобы уединиться с одной из танцовщиц, которые прекрасно знали о щедрости господина и еще ни разу не отказывали. Тогда-то в «Альмут-Касар» и появился он тот самый лаардиец, из-за которого Карим не попал сегодня домой. Когда-то даже самый наглый иноземец не посмел бы появиться в приличном обществе, но времена изменились. И теперь
заморские гани, толпами отправляющиеся в Шамсит проматывать отцовские состояния, были везде и никого уже не удивляли. Они хорошо платили, поэтому такие продажные люди, как Кавад, принимали их со всем радушием и позволяли практически все, до тех пор, пока те платили, разумеется. Драки и дебош, устраиваемые лаардийцами, стали уже неотъемлемой частью ночной шамситской жизни, и кто-то находил даже свою прелесть, провоцируя на отстаивание чести континентов или выяснение, чья культура древнее. Кариму, хоть он и был по натуре вспыльчивым, такие развлечения претили.
Поэтому сперва ар Курзан не придал этому значения, хоть появление хурбе, который уже успел где-то изрядно надраться, и подпортило приятный вечер. К тому же лаардиец заявился не один, а в компании приятеля. Карим знал всех завсегдатаев «Альмута» если не лично, то в лицо уж точно, но этого видел впервые. Впрочем, Кавад явно был с ним знаком, да и никто из друзей не удивился.
А потом Карим почему-то задержался в туманном от дыма зале. Наверно, ему захотелось пообсуждать идиотское поведение пьяного лаардийца. Тот вопил и пел, всячески излучая дружелюбие, и это было нелепо и глупо, но действительно забавно.
А потом Карим почему-то стал отвечать говорливому приятелю лаардийца, сидевшему напротив. Что-то в нем было такое располагающее, хоть и говорил тот со странным акцентом. А еще у него был своеобразный юмор, грубоватый и скабрезный, но в этот вечер захотелось разрядить привычную обстановку.
А потом вышло так, что лаардиец с приятелем переместились к столу Карима. Завязался разговор. Ничего не значащий, сугубо ради поднятия настроения. Выяснилось, что у них есть общие друзья. Общие интересы. Кажется, они даже где-то когда-то пересекались. Вроде бы даже общались. Карим не мог сказать точно был слишком расслаблен, но не удивился бы, будь оно так на самом деле. Он много и часто бывал на разных встречах и приемах у знатных и богатых шамситских и иноземных купцов, каждого мимоходом встреченного гани запомнить не мог.
А потом вышло так, что все приятели разошлись, оставив Карима в компании лаардийца и этого Курзан никак не мог запомнить его имя. А может, он его и не называл. Карима почему-то это мало волновало. Лаардиец снова завел прерванный вечером разговор. Вновь принялся с энтузиазмом плести про своего папашу и его компанию. Карим лишь кивал, поражаясь выносливости иностранца: то, сколько он выкурил и выпил, свалило бы уже быка, а этот, казалось, наоборот становился лишь бодрее и говорливее.
А потом лаардиец заговорил о Саиде. Об Уго ар Заламе, об этом отродье иблиса, с которым брата свел не иначе как сам Асва-Адун. О каких-то сделках и документах, обещаниях и планах. О том, что в Ла-Арди они уже не раз встречались. Что даже почти приятели. Что почти даже заключили сделку, выгодную для общих друзей. Все это было странно и подозрительно, но Карим слушал и кивал. Он не мог поручиться, что понимал все верно или что в памяти не смешались события нескольких последних напряженных дней. Да к тому же ар Курзан не помнил, когда в последний раз позволял себе подобные излишества и накуривался до степени полного отупения. Но даже в этом состоянии умудрялся держать язык за зубами. Хоть Карим и снискал себе репутацию повесы, гуляки и непутевого брата, он обладал поразительным качеством умел молчать. Наверно, поэтому Саид и втянул его во все это