И все это не так, не совсем так, и я путаюсь, топчусь, завираюсь, и чем больше двигаюсь и шарю в воде, где ищу на песчаном дне мелькнувший блеск, тем мутнее вода, тем меньше вероятность, что найду, схвачу.(IV, 102)
В большинстве гностических мифов оппозиция души и материи (плоти) реализуется в контрасте света и тьмы. Всевышний Бог это лучезарное существо, пребывающее в царстве света. Царству вечного света противостоит власть тьмы:
полон зла полон лжи и обмана мир беспросветной тьмы мир смерти без вечной жизни, мир, в котором добрые дела погибают и намерения обращаются в ничто.(Гинза, 14)
Тех, чье духовное начало освещено лучом божественного света (а таких мало) тех демоны избегают все остальные одержимы, их души и тела уносят демоны, которые обожают свою работу.(Герметический Корпус)
Для Цинцинната физическое существование представляется как затмение затмение плотью («я еще не только жив, то есть собою обло ограничен и затмен» IV, 98), в то время как его истинная жизнь начинается с просветлений («постепенно яснеет дымчатый воздух, и такая разлита в нем лучащаяся, дрожащая доброта, так расправляется моя душа в родимой области» IV, 101). Иногда в темноте камеры Цинцинната появляется странная, почти мистическая световая россыпь:
Камера наполнилась доверху маслом сумерек, содержавших необыкновенные пигменты.(IV, 49)
Цинциннат лежал навзничь и смотрел в темноту, где тихо рассыпались светлые точки, постепенно исчезая.(IV, 53)
в тесных видениях жизни разум выглядывал возможную стежку играла перед глазами какая-то мечта словно тысяча радужных иголок вокруг ослепительного солнечного блика на никелированном шаре(IV, 87)
Рассмотрим еще одно своеобразное развитие оппозиции света и тьмы в романе. Гностическое преступление Цинцинната состоит в том, что он единственный «непрозрачный» человек в мире «прозрачных» существ. «Чужих лучей не пропуская», Цинциннат производил на окружающих его наблюдателей «диковинное впечатление одинокого темного препятствия в этом мире прозрачных друг для дружки душ» (IV, 55). Категории «непрозрачности» и «прозрачности» как будто находятся в противоречии с очерченной здесь оппозицией «светлого» и «темного» начал. По логике, непрозрачность Цинцинната должна была бы относиться к семантическому полю «темного». Но для этого сдвига имеется свое объяснение. Цинциннат является «непроницаемым темным препятствием» только для посторонних, чуждых его гностическому существу обывателей незамысловатого прозрачного мира, в то время как для автора, разделяющего с героем его «гностическую гнусность», Цинциннат является прозрачным, о чем свидетельствует его принадлежность к «воздушно-солнечной» стихии (IV, 118119).
Цинциннат отдает себе отчет в своей аномалии, в своей непохожести на окружающих его людей. Чтобы скрыть эту отмеченность, «он научился все-таки притворяться сквозистым, для чего прибегал к сложной системе как бы оптических обманов, но стоило на мгновение забыться, не совсем так внимательно следить за собой, за поворотами хитро освещенных плоскостей души, как сразу поднималась тревога» (IV, 55). Не слишком удачные попытки Цинцинната закамуфлировать свою истинную сущность напоминают аналогичные приемы героев гностических мифов:
Антиномиям «материи и души», «тьмы и света», «демиургического и божественного» соответствует оппозиция «тут» и «там»:
Тупое «тут», подпертое и запертое четою «твердо», темная тюрьма, в которую заключен неуемно воющий ужас, держит меня и теснит. Но какие просветы по ночам(IV, 101)
там на воле гуляют умученные тут чудаки; там время складывается по желанию Там, там оригинал тех садов, где мы тут бродили, скрывались; там все поражает своею чарующей очевидностью, простотой совершенного блага; там все потешает душу(IV, 101)
К рассмотрению этой оппозиции и к эволюции понятия «там» я еще вернусь.
Согласно известной валентинианской формуле, мистическое познание («гнозис») определяется так:
Из Области Света на Землю, которой правят демонические силы, послано божественное существо, чтобы освободить Искры Света, родившиеся в мире Света, но павшие в довременную эпоху и изгнанные в человеческие тела. Этот посланник принимает человеческий образ и исполняет на Земле поручение своего отца
Крепость, в которую Цинциннат заточен, усеяна множеством таких примет, приходящих «извне». Но большинство из них оказываются ложными может быть, из-за того, что Цинциннат разумом, а не мистическим чутьем угадывал в них спасительные знаки. Поставив стул на стол, Цинциннат пытается дотянуться до тюремного окошка, чтоб выглянуть наружу. На стене он читает полустертую фразу, написанную каким-то предшественником: «Ничего не видать, я пробовал тоже» (IV, 59).