Слева от меня стоял симпатичный солидный мужчина, а за ним девушка в трауре. На лице у нее было выражение не столько скорби, сколько скуки, и, заметив мой любопытный взгляд, она улыбнулась мне. Я поскорее перевел взгляд на пожилого господина в цилиндре, принявшего позу, которая вообще-то должна выражать глубокое горе, но в данном случае была, мягко выражаясь, малоубедительной. В моей жизни редко кто с первого взгляда производил на меня такое отталкивающее впечатление. Седые закрученные усики его поблескивали под дождем.
Впрочем, я перестал обращать на него внимание, как только сообразил, что четвертый человек из оставшихся еще на кладбище это Джилберт Уиппет. Похоже, что он минут десять стоял рядом, но я заметил его только теперь, что очень характерно для Уиппета.
Мы с Уиппетом учились в Ботольфс Эбби, только он был чуть-чуть младше. Когда меня перевели в другую школу, через некоторое время туда же перевели и его. Я не видел его лет двенадцать или четырнадцать, но, если не считать того, что он, как и следовало ожидать, вырос, он совсем не изменился.
Описать Уиппета так же просто, как описать воду или внезапный звук в ночи. Он неопределенен и это не только его единственная характеристика, но, пожалуй, его сущность. Как он выглядит, не знаю, за исключением того, что у него должно быть, из общих соображений, какое-то лицо, ну, а если бы не было, это уж было бы отличительной приметой. На нем был серовато-коричневый плащ, сливавшийся по цвету с окружающими кустами, и смотрел он на меня неопределенно, но все-таки словно бы узнавая.
Уиппет! воскликнул я. Что ты тут делаешь?
Он не ответил, и я автоматически поднял руку, чтобы ущипнуть его. Прежде он никогда не отвечал, пока его не ущипнешь, а сила привычки великое дело. К
счастью, я вовремя остановился, сообразив, что за годы, прошедшие с нашей последней встречи, он, несомненно, приобрел нормальные гражданские права. Не знаю почему это вызвало у меня раздражение, и я строго спросил:
Уиппет, почему ты приехал на похороны Свина?
Он заморгал, и я вспомнил, какие у него круглые светло-серые глаза.
Я просто получил извещение, по крайней мере, мне так показалось, робко ответил он своим хорошо знакомым мне хрипловатым голосом, всегда звучавшим так, словно Уиппет сам не очень уверен в том, что говорит. Я понимаешь оно пришло сегодня утром, вот посмотри
Порывшись в кармане, он вытащил листок. Я понял, что это, еще раньше, чем начал читать. Родной братец этого письма лежал у меня в кармане.
Странно, правда? сказал Уиппет. Особенно об осе так как-то необычно. Вот я вот я и приехал.
Его голос, как я и ожидал, перешел на шепот, а вместе с его последними звуками испарился и Уиппет не то, что невежливо, а так, как незаметно расплывается туман или еще что-нибудь в этом роде. Листок он оставил у меня в руках по ошибке в этом я не сомневаюсь.
Я брел с кладбища, замыкая поредевшую процессию. Когда мы уже вышли на дорогу, симпатичный солидный мужчина, на которого я еще раньше обратил внимание, оказался рядом со мной. Задать вопрос, вертевшийся у меня на языке, было не так-то просто, и я раздумывал, как сформулировать его, чтобы никого не задеть, когда он внезапно сам пришел мне на помощь.
Печальное событие, произнес он. Совсем еще молодой человек. Вы были хорошо с ним знакомы?
Не знаю, ответил я, понимая, что звучит это по-идиотски, и чувствуя на себе его удивленный взгляд.
Мужчина был, между прочим, довольно крупный, лет, наверное, чуть больше сорока, с круглым энергичным лицом.
Дело вот в чем, сказал я. Я ходил в школу с одним Р. А. Питерсом и, когда утром просматривал «Таймс», мне пришло в голову, что я все равно еду в эти края и мог бы зайти сюда.
Он ласково улыбался мне, словно догадываясь, что я знаю чуточку больше, чем говорю, а я продолжал бормотать:
А вот теперь, когда я здесь, мне кажется, что это не те похо Я хочу сказать, что это, наверное, какой-то другой Питерс.
Этот был коренастым, грузным мужчиной, задумчиво проговорил мой собеседник. Глубоко посаженные глаза, светлые ресницы, слишком толстый для своих тридцати семи лет. Среднюю школу окончил, кажется, в Шипсгейте, а потом учился в Тотхеме.
Его слова подбодрили меня.
Да, сказал я, это мой Питерс.
Мужчина мрачно кивнул.
Печальное событие, повторил он. Он приехал сюда после операции аппендицита. Не стоило ему делать ее сердечко было слабовато. По дороге подхватил воспаление легких и он пожал плечами, я уж ничем не мог помочь ему, бедняге. Из его родных здесь никого нет.
Я молчал. О чем тут, собственно, говорить?
Я живу вон там, он неожиданно кивком показал на единственный более-менее приличный дом. Беру к себе выздоравливающих, их у меня всегда по несколько человек. И до сих пор еще никто не умирал. Я здешний врач.
Я посочувствовал ему. Вопрос «Не занял ли, случайно, Питерс у вас денег?» уже вертелся у меня на языке. Врач об этом не упоминал, но я и так догадывался, что нечто в этом роде должно было случиться. Спрашивать, однако, не стал не было смысла.
Пару минут мы постояли, разговаривая ни о чем, как обычно бывает в подобных обстоятельствах; потом я вернулся в Лондон. В Хайуотерс мы, к большому неудовольствию Лагга, не заехали. Не то, чтобы мне не хотелось повидать Лео или Дженет, но по какой-то необъяснимой причине я был выбит из колеи похоронами Свина и тем, что это оказались действительно его похороны. Печальные звуки убогого обряда едва слышным эхом продолжали отдаваться в моих ушах.