И у нас остается мало пространства, чтобы видеть, что на самом деле происходит внутри.
Есть вторая причина, по которой наша неразборчивая потребность в «пространстве» нереальна. Часто это способ бежать от столкновения со страхами сближения. Я не мог видеть собственного ужаса, потому что не хотел иметь с этим дела. У мужчин очень распространены эти чувства – страх оказаться под контролем, чувство вины за стремление к одиночеству, реактивность в отношении женщин, ложная самодостаточность и бессознательное проигрывание гнева и страхов по отношению к материнской энергии. Парадокс в том, что, пока мы бежим от этих страхов, это никак не помогает вернуть нашу силу. Мы не можем вызвать подъема энергии, пока не столкнемся со страхами.
У женщин, я думаю, процесс слияния, хотя и более естественный и знакомый, также вызывает страхи оказаться под контролем. Многие женщины были глубоко обусловлены быть зависимыми от мужчин и подчиняться им. Когда они избавляются от этой программы, часто возникает интенсивная реакция на родительски снисходительную и покровительственную энергию их отцов и вообще ориентированную на мужчин культуру, которая принизила женщин и низвела до инфантильности. Открытость по отношению к мужчине снова вызывает страх потерять тождественность и силу и оказаться в подчинении.
Мы боимся растаять, потому что не умеем
Другой аспект страхов слияния приходит из стыда. Выйдя из изоляции и рискуя оставаться открытым, я часто сталкиваюсь со стыдом из-за неспособности быть в близких отношениях и страхом, что я не умею делиться и быть с кем-то эмоционально близким. Выйдя из отрицания и приняв свои страхи, я увидел, что единственной причиной, по которой я осуждал интимность, было то, что я не понимал, что это такое, и не умел этим пользоваться. Меня никто никогда не учил. Я не привык показывать свои интимные чувства и ими делиться. Я даже не осознавал, что они у меня есть. Я обусловлен быть «делающим», и это у меня всегда хорошо получалось. Я научился наслаждаться тем, что что-то делаю, но гораздо труднее было научиться «быть». Интимное выражение гораздо ближе к тому, чтобы делиться бытием, чем «деланием». Человеку, не воспитанному в среде, где глубокое интимное проявление было правилом (что, как я подозреваю, верно в отношении большинства из нас), приходится заново учиться быть открытым и поддерживать близость.
Процесс, в котором мы учимся сливаться и сталкиваться со страхами потеряться в другом, – большой вызов. Я замечаю, что открытость постоянно приводит меня в шок, и нахожу, что соскальзываю обратно в старые стратегии и прячусь в изоляции. Когда возникает шок, я отступаю и резко прерываю контакт вопреки своему желанию столкнуться со страхами. Я больше не могу определить, чего хочу. Мне сложно понять, хочу ли я быть один или быть с другим. Шок слишком силен, чтобы что-нибудь чувствовать. Я не могу даже выразить, что со мной происходит. Но быть в этом шоке, со всем его онемением и замешательством, – значительная часть процесса того, чтобы снова открыться.
Работа с ранами
1. Признание, что мы делим одни и те же раны
Когда я впервые исследовал, этот танец между слиянием и разделением, я подумал, что он удобно соответствует линиям Зависимого и Антизависимого. Зависимый скрывает страхи разделения зависимостью, а Антизависимый – страхи близости изоляцией. Но теперь я вижу, что эта раздвоенность ложна. Во всех нас есть глубокие страхи расставания и слияния. Эти два стиля – только поверхностные проекции наших страхов. Как только мы начинаем добросовестно исследовать себя, отождествленность с ролями исчезает.
Драма Зависимого и Антизависимого – только первый уровень нашего путешествия. Без осознанности и решимости мы остаемся на этом нижнем уровне.