Все сепары. Все
Так точно это не твой братан? повторил Серёга, выбрасывая ненужный теперь, пустой шприц, ты ж Тарасович?
Психанул Андрюха, пошёл распаковывать БК с минами.
Внезапно, вдруг у Серёги в глазах потемнело. А может, глаза ни при чём, просто темно стало, как ночью. Встал, чтобы прийти в себя, к друзьям вернуться . Сделал пару шагов. Вроде норм не водит, не шатает.
А вокруг всё совсем другое. Другие могилы. Другое кладбище.
И ночь
Земля чужая Может и не чужая, но другая
И кладбище, воинское Старое, советское ещё.
Огромное. И имена, имена на серых плитах
Над кладбищем монастырь польский, как в воздухе парит над городком, где когда-то жили евреи и поляки. Украинским-то город стал уже в советское время
Пошёл Серёга с фонариком вдоль могил. Всё ходил и ходил. Время текло, уходя в хруст песка под ногами. Вдруг понял, что ищет, сам того не думая, могилу своего прадеда. Разозлился. Присел на одну из бесконечных кладбищенских плит. Закурил, чтобы прогнать озноб, преследовавший его с утра. Потом снова с фонариком
Он же был здесь когда-то! Баба Галя просила. Поедь, Серёжа, к папе моему, на могилку, с 1944 он там, погиб под Бродами
В прошлый раз Серёга ездил сюда тайно, по дороге с Западной, чтобы побратимы не видели. Могли ж не понять. Революция и Майдан были уже на подходе. Пожали друг другу руки на вокзале, во Львове, сказал пацанам, шо к телкам поехал.
В этот раз он могилы не нашёл. И отчего-то жалко стало ему и себя, и прадеда своего, которого только на фотографии и видел. Лежит где-то здесь А мог бы жить
За жидов погиб сказал себе Серёга внезапно, оглядываясь по сторонам. Что ж ты так, дед?
Прошелестел ветер.
Говно ты послышались Серёге слова, сказанные с какой -то безжалостной, безоговорочной и окончательной солдатской прямотой.
Серёга оглянулся, увидел старика какого-то. Усы длинные, казацкие вроде, но плащ-палатка, как на старых советских фото Силуэт крепкий. Лицо скуластое.
Ты чё? удивлённо спросил, ты мне?
Старик стоял спиной. Только легкий ветер играл краем его плаща
Давно, -кивнул старик на могилы, Давно тут лежат
И не ходит никто
Серёга выдохнул обиду.
А то мне послышалось Я ж из АТО сюда. Родину вот от сепаров защищаю.
Старик прищурился:
А может и не послышалось тебе. Потому, что всё-таки, говно ты, Серёжа. кивнул он своей головой и, повернувшись, плавно и странно пошёл, даже поплыл, вдоль серых, квадратных плит с именами
Стой, дед, сказал Серега, оскорблённый таким приговором.
Но крепкий старик не реагировал, просто плыл вдоль, вдоль, по песчанной дорожке, в спину ему светила луна, истошно запел, почти завыл как-то страшно, соловей
Стоять, дед! закричал Серёга, бросаясь за ним.
Эх! Умел бы Серёга держать себя в руках, может и по-другому пошло бы дело. Но в краю, где он жил, это давно стало неприличным , вроде как слабость. Частые революции медленно плавили людей, придавая им нужные качества. Вежливые люди они-то с другой стороны совсем. Чужие. А
настоящий революционер не дожен знать жалости.
Что будет, если он догонит странного старика, Серега не думал. Не вело его сейчас ничего, кроме ярости и внезапного бешенства.
Но чем быстрее бежал Серёга, тем быстрее скользил странный старик в плащ- палатке. Серёга не заметил, как дорожка кончилась, он бежал сквозь какие-то густые заросли кладбищенской сирени, ветки хлестали по щекам, тогда он начал закрывать лицо, теряя старика из виду.
Сиреньзакончилась внезапно, вдруг, местность вновь оказалась знакомой. Курган и разрушенное обстрелом кладбище. Только пропал куда-то грязно-зелёный КрАЗ и побратимы с миномётом.
Старик легко взлетел на вершину. А у Серёги внезапно потяжелели ноги. Он не хотел вверх, знал же, знал, что не надо Какая-то сила вытащила его и бросила наземь.
Тут только заметил, что на старике уже и не плащ палатка, а белая бурка. За ним черная, страшная своей вечной улыбкой половецкая баба, которая и не баба вовсе, а каменный истукан. Древняя фигура воина в доспехах, из черного, скользкого от летящих столетий, камня. И конь привязан тут же. Копытом бьёт землю. Злой. Боевой. Как ночь.
Ты кто, дед? спросил Серёга, задыхаясь и сотрясаемый своим сердцем, которое тяжёлым молотом било его изнутри.
Какой я тебе дед, собака? ласково ответил старик и сбросил с плеч бурку. В лунном свете заблестела польская, снятая с какого-то несчастного гусара, после боя, кираса. Малиновые шаровары из тяжёлого бархата, щёгольски заляпанные дёгтем, заправлены в сапоги из сафьяна. Лицо вроде уже и не старик вовсе.
Чую я, ты у ляхов учился? спросил он с прищуром, и медленно потянул из ножен кривую, длинную, тяжёлую, сверкающую серебром, быструю, как смерть, турецкую саблю.
Почему у ляхов? глупо спросил Серёжа, зачарованно глядя на много раз битый пулями чужой шляхетский герб на кирасе.
Бегаешь быстро, со смехом сказал старик и положил саблю на плечо. Ну, догнал ты меня. Дальше что?
Ты как здесь? Кто ты здесь? задавал глупые воросы Серёга, оглядываясь по сторонам, чувствуя,что допустил какую-то ошибку непоправимую.
Живу я тут, грустно ответил старик, который стал вдруг совсем не старик.