Здесь, извините, господа, поэтический вымысел (выделено А. И. Деникиным. А.М.) для большего впечатления
Этот элемент «поэтического вымысла», в ущерб правде, прошел затем красной нитью через всю жизнь Краснова плодовитого писателя, написавшего десятки томов романов»
Нам кажется, что здесь Антон Иванович излишне критичен, перенося во многом свое отношение к Краснову-политику на Краснова писателя.
В 1909 г. выходит в свет сборник рассказов об истории донского казачества «Картины былого Тихого Дона», изданный большим тиражом по распоряжению Наказного Атамана Войска Донского генерала Самсонова предназначенный «для чтения в семье, школе и войсковых частях», эдакая народная «книжка-копейка», знакомящая, как сейчас бы сказали, «широкого читателя» ее славными страницами прошлого Отечества.
В 1910 г. Петр Краснов производится в полковники («в исключение из правил») с зачислением по Донскому казачьему войску и назначается командиром 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка, расквартированного в Средней Азии (штаб г. Джаркент), у Памира, или как образно выразился Петр Николаевич «у подножия Божьего трона». Стоянку полка в полной мере может охарактеризовать понятие «дыра»:
в глухом польском местечке, где отец его командовал ротой. Вероятно, и отец его также родился от ротного командира и также или в казарме, или в военном поселении. Козлов как-то этим вопросом не задавался. Их фамилия была незадачливая дальше майорского чина не шли. Бабушка рассказывала Козлову, что их предок при Петре Великом тоже был капитаном, командовал ротой и убит под Нарвой. Прадед в майорском чине погиб в Лейпцигском бою, дед долго командовал ротою и на старости лет устроился смотрителем госпиталя. Отец умер капитаном, простудившись на зимних маневрах. Детство Козлова была казарма, потом кадетский корпус та же казарма, потом Павловское училище опять казарма и, наконец, Зарайским полк казарма. Весь мир для него от рождения и навсегда замкнулся в казарме и в ее интересах: хорошо упревшей, рассыпчатой каше, жирных щах, мясной порции в 20 золотников не меньше, прицельных станках, нежной любви к винтовке, благоговении на стрельбище, церемониальном марше и штыковом бое. Мимо неслась грозная суетливая жизнь» (Краснов П. Н. От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 1. Екатеринбург, 1994. С. 545).
Из романов Петра Николаевича можно узнать то, что не найдешь ни в одном документе, что просто не фиксировалось, как, например, неписаные нормы поведения или же «изыски» увольняемых в запас казаков. Много таких эпизодов в романе «Домой!», где описывается родной полк П. Н. Краснова Лейб-Гвардии Атаманский.
« Идти к командиру не советую, строго и серьезно сказал адъютант. Что ты думаешь адъютант тебе не друг?.. Не товарищ? Я отлично понимал, что льгота и станица это не для тебя, но командир был непреклонен в своем решении, и, когда я ему сказал, что ты будешь проситься, он мне сказал: «скажите Кольцову «чим ховаться вин рекомендоваться». Загнул загадку.
Но, постой. Я ничего-таки не понимаю. Чим бы ховаться?.. ховаться?.. Ведь это- прятаться?..
Да, милый мой прятаться. Уже, не напроказничал ли ты чего-нибудь и мне не сказал, вот и приходится расплачиваться.
О, нет Это невозможно
И вдруг румянец стал покрывать щеки Кольцова, он отошел в угол, где стояло пианино, и сел за него.
Ничего не понимаю, тихо сказал он. Ничего я такого не делал.
Он стал наигрывать на пианино какую-то грустную мелодию.
Скажи мне, Алексей Ипполитович, Акимыч (командир полка. А. М.) холостой?..
Ты это не хуже моего знаешь.
Но у него там есть?.. Понимаешь?.. какая-нибудь?..
Хорунжий Кольцов, ваши вопросы неуместны. Семейная жизнь командира полка не касается господ офицеров» (Краснов П. Н. Домой! (На льготе). Рига, 1936. С. 5556).
Как иначе можно увидеть ту грань, которая отделяла дружеское общение товарищей по полку от официального тона старшего младшего? Как узнать, что могло вмиг превратить «милейшего Алексей Ипполитовича» в «господина подъесаула»?
Ярко нарисована Красновым картина отъезда на Дон отслуживших гвардейских казаков:
«Замелькали двутавровые балки «Американского» моста через Обводной канал и вдруг из каждого вагона фейерверком полетели в темные воды канала цветные казачьи фуражки.
У Кольцова от негодования задрожала нижняя челюсть. Каждый год видел он это и каждый год долго не мог прийти в себя от возмущения. Полковые фуражки, часть того мундира, который был свят для него, хорунжего Кольцова!.. «И так просто бросить!.. Быть может, с проклятием бросить!.. Да что же это за люди, или все наше учение стерто, как мел с доски, и ничего святого нет у этих людей и нет той любви к полку и ко всему тому, что связано с полком!.. Да как же это можно так? Что подумают те, кто случайно увидит или узнает про это!.. Казаки не любят своего полка!»
Кольцов подошел к Дронову.
Павел Александрович Ты видишь, что казаки делают Ты видишь? в голосе Кольцова задрожали слезы. Полковые фуражки Они ненавидят службу!.. Полк!..
Дронов спокойно пожал плечами.
Ничего подобного Это традиция! Как и многие традиции глупая традиция. Кто ее завел, когда, не знаю, не умею тебе сказать. Но для них она свята. Это последнее прости полку и здравствуй Тихому Дону Поверь мне и дома, в праздник, с какою гордостью каждый из них наденет свой полковой мундир и свою цветную фуражку. Их надо понять Они не меньше нашего любят свой полк и гордятся им» (Краснов П. Н. Домой! (На льготе). Рига, 1936. С. 6566).