Виктор Гюго
Собрание сочинений
Том 2
· Эрнани
(Перевод Вс. Рождественского)
· Король забавляется
(Перевод П. Антокольского)
· Рюи Блаз
(Перевод Т. Щепкиной-Куперник)
Эрнани
ПРЕДИСЛОВИЕ
Несколько недель тому назад автор этой драмы писал по поводу ранней смерти одного поэта:
«В наше время литературных схваток и бурь кого должны мы жалеть - тех, кто умирает, или тех, кто сражается? Конечно, грустно видеть, как уходит от нас двадцатилетний поэт, как разбивается лира, как гибнет будущее юного существа; но разве покой не есть также благо? Не дозволено ли тем, вокруг кого беспрерывно скопляются клевета, оскорбления, ненависть, зависть, тайные происки и подлое предательство; всем честным людям, против которых ведется бесчестная война; самоотверженным людям, желающим в сущности только обогатить свою родину еще одной свободой - свободой искусства и разума; трудолюбивым людям, мирно продолжающим свой добросовестный труд и, с одной стороны, терзаемым гнусными махинациями цензуры и полиции, а с другой стороны - слишком часто испытывающим на себе неблагодарность тех самых умов, для которых они работают, - не позволительно ли им с завистью оглядываться порой на тех, кто пал позади них и спит в могиле? «Invideo , - сказал Лютер на кладбище Вормса, - invideo, quia quies-cunt ». {Я завидую, - завидую, потому что они покоятся (лат.).}
Но что из того? Будем мужаться, молодежь! Каким бы тяжким ни делали нам настоящее, будущее будет прекрасно.
Романтизм, так часто неверно понимаемый, есть, в сущности говоря, - и таково правильное его понимание, если рассматривать его только с воинствующей стороны, - либерализм в литературе. Эта истина усвоена почти всеми здравомыслящими людьми, а их немало; и скоро, - ибо дело далеко уже подвинулось вперед, - либерализм в литературе будет не менее популярен, чем либерализм в политике. Свобода искусства, свобода общества - вот та двойная цель, к которой должны единодушно стремиться все последовательные и логично мыслящие умы; вот то двойное знамя, под которым объединяется, за исключением очень немногих людей (они еще поймут), вся нынешняя молодежь, такая стойкая и терпеливая; а вместе с нею - возглавляя ее - и весь цвет предшествовавшего нам поколения, все эти мудрые старики, признавшие, - когда прошел первый момент недоверия и ознакомления, - что то, что делают их сыновья, есть следствие того, что некогда делали они сами, и что литературная свобода - дочь свободы политической. Этот принцип есть принцип века, и он восторжествует.
Сколько бы ни объединялись разные ультраконсерваторы - классики и монархисты - в своем стремлении целиком восстановить старый режим как в обществе, так и в литературе, всякий прогресс в стране, всякий успех в развитии умов, всякий шаг свободы будут опрокидывать их сооружения. И в конечном итоге их сопротивление окажется полезным. В революции всякое движение есть движение вперед. Истина и свобода обладают тем удивительным свойством, что все совершаемое как для них, так и против них одинаково служит им на пользу. После стольких подвигов, совершенных нашими отцами на наших глазах, мы освободились от старой социальной формы; как же нам не освободиться и от старой поэтической формы? Новому народу нужно новое искусство. Отдавая дань восхищения литературе эпохи Людовика XIV, так хорошо приноровленной к его монархии, нынешняя Франция, Франция XIX века, которой Мирабо дал свободу, а Наполеон - могущество, сумеет, конечно, создать свою собственную, особую национальную литературу». {«Письмо к издателям стихотворений Доваля». (Прим. автора.)}
Да простят автору этой драмы, что он цитирует самого себя; его слова так слабо запечатлеваются в умах, что ему часто нужно повторять их. Впрочем, в наши дни, может быть, и уместно снова предложить вниманию читателей эти две воспроизведенные выше страницы. Не потому, чтобы эта драма сколько-нибудь заслуживала прекрасное наименование нового искусства или новой поэзии , вовсе нет; но потому, что принцип свободы в литературе сделал сейчас шаг вперед; потому, что сейчас совершился прогресс, не в искусстве, - эта драма - вещь слишком незначительная, - но в публике, потому что, по крайней мере в этом отношении, осуществилась сейчас часть предсказаний, которые автор дерзнул сделать выше.
Было в самом деле рискованно так внезапно переменить аудиторию, вынести на сцену искания, доверявшиеся до сих пор только бумаге, которая все терпит ;
публика, читающая книги, очень отличается от публики, посещающей спектакли, и можно было опасаться, что вторая отвергнет то, что приняла первая. Этого не случилось. Принцип литературной свободы, уже понятый читающим и мыслящим миром, был в столь же полной мере усвоен огромной, жадной только до впечатлений искусства толпой, наводняющей каждый вечер театры Парижа. Этот громкий и мощный голос народа, напоминающий глас божий, повелевает впредь, чтобы у поэзии был тот же девиз, что и у политики:терпимость и свобода .
Теперь пусть явится поэт! Для него есть публика.
Что же касается этой свободы, то публика требует, чтобы она была такая, какой она должна быть, чтобы она сочеталась в государстве с порядком, в литературе - с искусством. Свобода обладает свойственной ей мудростью, без которой она не полна. Пусть старые правила д'Обиньяка умирают вместе со старым обычным правом Кюжаса, - в добрый час; пусть на смену придворной литературе явится литература народная, - это еще лучше, но главное - пусть в основе всех этих новшеств лежит внутренний смысл. Пусть принцип свободы делает свое дело, но пусть он делает его хорошо. В литературе, как и в обществе, не должно быть ни этикета, ни анархии, - только законы. Ни красных каблуков, ни красных колпаков.