«Наступило утро, и Шахерезада прервала дозволенные речи»
В детстве я обожал сказки «Тысячи и одной ночи», знал их чуть ли не назубок, но никогда не задумывался, каково это трепать языком от заката солнца до восхода. Только сегодня и понял на практике трудно. Очень трудно, даже если вполовину меньше по времени, всего с полудня до заката.
К тому моменту, когда хозяин терема вновь въехал во двор, я мысленно уже давным-давно проклинал ту минуту, когда мне в голову пришла весьма неудачная идея заинтересовать сынишку дьяка некоторыми чудесами дальних стран, которые мне якобы довелось повидать во время своих странствий.
Заметив тихонько подошедшего Висковатого, я обрадовался и хотел свернуть очередной рассказ, посвященный пирамидам Египта, на самой середине, но не тут-то было. Дьяк заговорщически улыбнулся, приложил палец к губам и тихонечко присел на самом краю лавки. Юный Ивашка, как представился мне его сын, сидя с разинутым ртом, так и не заметил, что его отец уселся рядом, внимал.
Лишь потом, когда я с грехом пополам закончил свое повествование и заявил, что на сегодня довольно Шахерезада тоже нуждается в отдыхе, дьяк наставительно заметил приунывшему Ивашке, что время уже позднее и гостю надлежит отдохнуть, а вот завтра почтенный синьор Константин Юрьевич, может быть
Кстати, Юрьевичем величал меня только он. Все остальные охотно соглашались звать меня только по имени, а вот дьяк либо обязательно добавлял отчество, либо вставлял перед именем слово «синьор», либо в особо торжественных случаях употреблял то и другое вместе.
Подростку тоже понравилось загадочное словцо, и обращался он ко мне только так синьор Константино. Наверное, считал, что сказочнику положено зваться несколько загадочно и непременно с титулом. Словом, вежливость в их семействе, как и любознательность, явно передавались по наследству.
Сам дьяк выглядел каким-то изможденным. Вчера такие живые и проницательные, глаза сегодня смотрели устало, а мешки под ними отечно набухли. Он вяло ковырялся за ужином в миске с жареным мясом, но съел, да и то скорее чтобы поддержать компанию, не больше двух кусочков.
Ныне с послами польского короля Жигмунда речи вел, пояснил он, поймав мой пристальный взгляд, и небрежно поинтересовался: А среди твоих знакомцев из числа купцов никто не знаком с кем-нибудь из шляхты? Я имею в виду магнатов.
Это ты о Радзивиллах с Сапегами? уточнил я.
Дьяк хмыкнул. Судя по тому, что глаза его вновь оживились, уточнение ему понравилось.
Тебе и о них ведомо? полюбопытствовал он.
Немногое, деликатно ответил я, Так, краем уха слыхивал кое-что, но не более.
Так-так протянул он и отложил ложку в сторону.
Томить царского печатника я не стал. Правда, полностью удовлетворить любопытство Висковатого
все равно не получилось, но такой уж он человек сколько ни выкладывай информации, все равно ему мало.
Впрочем, если честно, то ничего конкретного я и не сказал, только вкратце указал причины, по которым большинство литовских магнатов могли и должны были ратовать за мир. Вообще-то хватило бы и одной фигуры Николая Радзивилла по прозвищу Рыжий. Виленский воевода и литовский канцлер, то есть глава правительства Великого Литовского княжества, да плюс к тому еще и родной брат горячо любимой второй жены короля Сигизмунда II Августа Барбары. Куда уж выше!
То же самое можно было сказать практически обо всех остальных, включая в первую очередь православных вождей князей Вишневецкого и Острожского и так далее. В самой Польше настрой был примерно похожий.
Чем хороша история, так это тем, что в ней не обязательно заучивать все наизусть. Достаточно запомнить самые основные даты, а дальше можно и самому выводить закономерности, которые в большинстве стран непременно совпадают. Так и тут.
Чтобы понять общий настрой магнатов и шляхты, надо только припомнить, что еще десяток лет назад последний магистр Ливонского ордена Готард Кеттлер, прекрасно сознавая, что против полков Иоанна Грозного ему нипочем не выстоять, ринулся на поклон к польскому королю. Сигизмунду не очень хотелось связываться с Россией, но соблазн одним разом хапнуть такую большую территорию, к тому же густо заселенную и с обилием городов, оказался столь велик, что он не выдержал. Большую это применительно к полякам, разумеется. У шляхты глазенки тоже разгорелись должен же король поделиться, и они Сигизмунда поддержали.
Кеттлер выжал из этой ситуации максимум. Он выговорил себе наследственное право на области Курземе и Земгале, лежащие к западу от Западной Двины. Причем образованное герцогство Курляндское, где он стал первым правителем, да еще город Рига к тому времени оставались, по сути, единственными кусками бывшего Ливонского ордена, пока еще не разоренными русскими полками, которые хозяйничали на большей половине оставшейся части земель, именуемых Лифляндия, как у себя дома. То есть Кеттлер поступил гениально стал первым герцогом, тут же скинув изрядно надоевшую монашескую рясу рыцаря, обеспечил себе покровительство сильного государства, а взамен одарил Сигизмунда тем, что у него все равно отняли. Теперь ему можно было не вмешиваться, преспокойно наблюдая, как два здоровых пса (Русь и Польша) грызутся меж собой за одну кость.