Ради приличия я на всякий случай обошел по периметру все свое узилище мало ли. Вдруг где какая лазеечка обнаружится ночь большая, так мы бы ее расширили. Но нет, средневековая КПЗ оказалась крепкой. Бревна чуть ли не в обхват, дубовые, свежие. Не жалеют ценных сортов дерева на Руси для поганых татей. Хотя постой, какие же мы тати? Ну Андрюха еще куда ни шло, да и то, если разбираться, то он в шайке, как рассказывал, всего неделю и ни в одном набеге не участвовал. А уж я бери рангом выше в воры записан. Статья пятьдесят восемь, пункт не помню какой подготовка диверсионных актов против руководства страны. Во как.
Ах да, статья из другой оперы, а тут действует Судебник. Но ничего, что лбом об топор, что топором по лбу все равно больно. Больнее только топором по шее. Правда, говорят, помогает от перхоти. Сам не проверял, но если не продумаю, как себя завтра вести, чтоб не просто вылезти, а и Андрюху вытащить, то скоро об этом узнаю точно. И Андрюха узнает. Апостолам согласно их рангу вроде бы полагаются распятия, но дыба тоже подойдет.
Кстати, немного непонятно. Чин у меня повыше, а разговоры со мной, если сравнивать с Андрюхой, куда деликатнее. К чему бы это? Или Разбойная изба занимается только татями, а ворами ведает исключительно ведомство Григория Лукьяновича, по прозвищу Малюта, который прадедушка Берии, Ежова и Ягоды. А не осерчает ли Малюта, что этот шустрый тощий подьячий залез в его епархию? Может, наверное, иначе бы меня особо не берегли.
Ладно, подумаем и о том, как нам получше стравить местный народец и науськать средневековый КГБ на ихнюю милицию или, наоборот, припугнуть подьячего Малютой, потому что если Григорий Лукьянович прознает, этого Митрошку не спасет никакой Григорий Шапкин, кишка тонка.
А сам все расхаживаю и думаю. За двоих тружусь, согласно все тому же Судебнику, в котором сам холоп за себя не в ответе, с хозяина спрос. И под нос мурлычу, чтоб лучше размышлялось, настрой себе создаю:
Выспаться конечно же не дали здесь поднимают рано. И пытать, судя по всему, тоже начинают поутру. Наверное, чтоб растянуть удовольствие на весь день. Одно хорошо повели на допрос только меня одного, а значит, Андрюху на сегодня оставили в покое. Это славно, парень целее будет. Пускай только на сегодня, но и то неплохо. А о дне завтрашнем сейчас загадывать ни к чему. Не та ситуация, потому как у нас с ним нынче каждый день, как последний.
И снова пришлось удивляться. Не с пыток начал Митрошка, или, как он себя важно назвал, Митрофан Евсеич. Вначале повел на экскурсию, стал хвалиться своим хозяйством.
Оказывается, и палачам есть чем похвастаться. Вообще-то поначалу мне в его пенатах чуть не заплохело. Запах крови, знаете ли, он и хирургу не по душе, даже если тот каждый день орудует скальпелем. Хотя ему-то что во-первых, в операционной стерильно, моют каждый день, прибирают, во-вторых, кровь там свежая, в-третьих, марлевая повязка на лице, в-четвертых, самому врачу не до запахов он в делах, в работе, отрезает-пришивает.
Тут же все иное, начиная с самой крови, точнее ее запекшихся то тут, то там застарелых, гнилых ошметок. А если добавить, что вся она замешена на страданиях, на адской боли, щедро приправлена дикими криками, то
дальше можно и не продолжать.
Человека, подвешенного на огромной дубовой перекладине за руки, связанные сзади, я поначалу не признал. А как тут опознаешь, когда волосы спутались от пота и висят осклизлыми лохмотьями, закрывая лицо аж до самого носа. Борода, правда, показалась знакомой сразу. По ней я и припомнил Посвиста. Сволочь он, конечно, пакостная, но такого я и ему не пожелал бы.
Подьячий повелительно ткнул пальцем в бывшего главаря, и дюжий помощник тут же метнулся к деревянной бадейке, черпанул из нее кожаным ведерком и сноровисто окатил Посвиста. Бандюга очнулся и уставился на меня мутными, мало что понимающими глазами.
Признаешь купчишку заморского, кой золотыми яблочками пред твоей шатией-братией похвалялся, ай как? ласково осведомился Митрофан Евсеич.
Некоторое время Посвист тупо вглядывался в меня и наконец вяло кивнул головой, после чего снова закрыл глаза.
Нешто это ответ? разочарованно вздохнул подьячий, выставил перед палачом два пальца и сделал ими несколько выразительных движений, будто резал что-то невидимыми ножницами.
Палач кивнул и двинулся в сторону ниши, напоминающей камин. Вытащив из самой середины весело рдеющих углей малиновый прут, он легонько провел им по оголенному боку бандита. Послышался треск, заглушаемый истошными воплями Посвиста, и до меня вскоре донесся удушливо-тошнотворный запах паленого человеческого мяса.
Так ты признал али как? равнодушно спросил подьячий.
Признал, признал! истошно заорал бывший бармалей.
То-то, довольно кивнул Митрофан Евсеич и, повернувшись ко мне, развел руками: Признали, выходит, тебя, мил-человек. Ай-ай-ай, сокрушенно вздохнул он.