и многих других. Подобные фамильные портретные собрания встречались сравнительно часто; были они в Покровском-Стрешневе Глебовых, в Воронцовке и Андреевском Воронцовых, в Надеждине и Степановском Куракиных, в Вязёмах, Дубровицах и Зубриловке Голицыных, в Ольгове Апраксиных, в Ивановском Барятинских, в Белой Колпи Шаховских, в Яропольцах гончаровском и Чернышевском, в Борисоглебе Мусин-Пушкиных и еще во многих местах.
Наряду с этой фамильной галереей находилось в Кускове, по-видимому, еще одно, уже совершенно интимное собрание портретов, изображавшее домочадцев и людей, так или иначе близких к владельцу. Портрета в Кускове удостоился купец из шереметевских крепостных, миллионщик и благотворитель Сезёмов, возможно, даже кузнец Иван Ковалев, отец Параши, если верить традиции, видящей его в изображении старика со стаканом вина в руке. Однако среди этих "домашних" портретов выделяется очаровательная пастель, представляющая П.И. Жемчугову в театральном костюме героини из Самнитских браков, в голубой кирасе и головном уборе, украшенном перьями, с выпущенными на плечи прядями русых волос; портрет танцовщицы Татьяны Шлыковой кисти Н.Аргунова, портрет какого-то близкого и доверенного человека Кологривова с лицом цвета медного самовара, изображения двух живших в доме доверенных и приближенных калмычек, в быту русского вельможного барства заменявших арапов, столь принятых при европейских дворах. Сюда надо отнести также портреты побочных детей Петра Борисовича и Николая Петровича, прижитых ими с крепостными девушками, Решетевых и Меприных, которых можно узнать, например, в превосходном овальном изображении мальчика кисти Н.Аргунова, сохраняющемся в Новоиерусалимском музее. Этим холстам отведено в кусковском доме также особое помещение. Наконец, были в Кускове и портреты особого рода, портреты-документы: так, английский живописец Аткинсон запечатлел гр. Н.П. Шереметева в мантии и одеянии мальтийского кавалера в параллель к подобному портрету Павла I работы Боровиковского, а Н.Аргунов изобразил уже после смерти в последний раз графиню Прасковью Ивановну беременной, в красном капоте с черными полосками. Этот портрет был нарочно заказан для того, чтобы создать документ, не оставляющий сомнений относительно рождения сына от умершей родами жены, официально признанной графом только по ее смерти.
Но портретировались не только люди; снимались ведуты и с любимых мест, с любимых усадеб. Собрание таких видов Кускова, исполненное Гр. Молчановым, по-видимому, учеником известного петербургского перспективиста Махаева, заполняет также стены одной из комнат кусковского дома. Эго драгоценнейший иконографический материал, позволяющий судить о том, как выглядела усадьба в старые времена. Давно не существующие павильоны, колоннады и галереи, каналы, пруды и водоемы, свидетельствующие о том, что регулярные сады некогда были задуманы здесь в голландском типе и лишь потом переделаны во французские, статуи, дорожки и рабатки, подстриженные деревья, прогуливающиеся кавалеры и дамы все это кажется наполовину пейзажем, наполовину планово-топографической перспективной живописью. Впоследствии гравированные за границей и, конечно, несколько там подправленные, эти виды Кускова составили великолепный альбом по русскому садовому искусству середины XVIII века. Так же как в свое время Махаев, а впоследствии С.Щедрин, этот русский Гюбер Робер, запечатлели виды Царского Села, Петергофа, Павловска и Гатчины, так в Кускове Молчанов, в Надеждине Причетников и Филимонов, в Богородицке А.Т. Болотов, в Степановском Бакарев зарисовали в сериях картин ведуты и ландшафты русских усадеб.
Всем этим, однако, не ограничивалось шереметевское собирательство. Менялись эпохи, надвигавшийся стиль классицизма с его вниманием к антику отразился прямо в коллекциях, собранных Шереметевыми. Залы и гостиные Останкина наполнились многими десятками копий с известных античных статуй, среди которых появилось и несколько подлинных древних изваяний статуя Гигиеи, эллинистическая головка девушки, любопытная группа трех дерущихся петухов. Мрамор, фрески и фигурные узорчатые орнаментальные обои сменили в Останкине кусковскую резьбу, позолоту и десюдепорты, в которых наивно, грубо и топорно воспроизводили по гравюрам шереметевские доморощенные живописцы французские пасторали XVIII столетия. Позднее на смену холоду мраморов и строгости классики появились на стенах Фонтанного дома картины французских художников-романтиков и барбизонцев, в свою очередь сменившиеся собранием работ уже отечественных живописцев-передвижников, появившихся как в гостиных петербургского дома,