Одной новой страницей обогатилась хроника вандализмов история гибели памятников старины и искусства в послереволюционной России.
*(* Далее у автора идет текст на отдельно вложенном листе до следующей главы. Сост.)
На столе сборник шведских музеев Fataburen 1932 года. Меловая бумага, прекрасная печать, превосходные и обильные иллюстрации. Несколько статей посвящено усадьбе Скогахольм, целиком разобранной, перевезенной, снова собранной и реставрированной на территории Скансена, знаменитого шведского музея под открытым небом . Энтузиастам-любителям при общественной денежной поддержке удалось осуществить это истинно культурное начинание. Под слоем штукатурки оказались расписные плафоны, под позднейшими обоями старые штофы и старые бумажки наряду с тонкими росписями того стиля, который во Франции носит название Louis XVI, а в Швеции густавианского. Восстановлены в комнатах старые расписные кафельные печи, подобрана стильная мебель, осветительные приборы, портреты, частично нарочно заказанные копии-воспроизведения. По кусочку обоев, по лоскуту штофа с сохранившимся узором заказывались точные реплики старинных рисунков, покрывшие снова стены и мебель в доме Скогахольм. Каждая восстановленная мелочь обдуманна и взвешенна это равно относится и к расцветке гардин на окнах, и к наряду туалетного стола, и к устройству пологов над кроватями. В результате небольшой стильный дом-музей, частью отделанный еще в барочном вкусе конца XVII века, частью же в стиле классицизма последних двух десятилетий XVIII столетия, когда Адам впервые использовал в своих образцах для декорировки комнат мотивы росписей Помпеи и Геркуланума. Быстро перекинувшись во Францию, этот новый вкус в отделках помещений был воспринят эпохой Louis XVI, распространившись из Франции по всей Европе вплоть до далеких Швеции и России.
Между тем, глядя на эти тщательно воспроизведенные интерьеры, плафоны, отдельные предметы меблировки, нельзя не отметить, в сущности, далеко не первоклассный их характер. В Ляличах, в Хотени Строгановых, в Никольском-Урюпине, в Райке Глебовых, в Марьине Голицыных, в Отраде Орловых и во многих других местах можно найти росписи во много раз превосходящие те, что украшают Скогахольм. Это равно относится и к мебели, и к отдельным предметам убранства. Перелистывая Fataburen за последние годы, нетрудно убедиться в том, что едва ли не каждый сколько-нибудь значительный предмет меблировки, стекла, фарфора, старинной ткани, не говоря уже о картинах, находится в Швеции на известном эстетическом учете. И это в то время, когда после 1917 года десятки тысяч кресел, стульев, диванов, столов ореховых, красного дерева, карельской березы были брошены в России на произвол судьбы. А некоторые ценнейшие предметы, все же попавшие в музеи, тщетно дожидаются починки и реставрации, не говоря уже о публикации в художественных сборниках и журналах.
Впрочем, таковых ведь нет в нищей и обездоленной стране. И в то время как маленькая Швеция любовно и внимательно относится к каждой старинной вещи, к каждому произведению искусства, на территории громадной соседней страны погибают памятники, подверженные уничтожению не только в силу равнодушия и непонимания, но в угоды какому-то психическому садизму. В московском Музее сороковых годов в особняке Хомяковых уже в годы революции усилиями преданных искусству людей производились работы, аналогичные тем, что выполнены в Скогахольме. Здесь тоже восстанавливали расцветку обоев, изучали по документам, мемуарам, воспоминаниям характер обстановки, расположение вещей, организовали
выставки, в том числе интерьеров по материалам старинных картин и акварелей. Но понадобилось в Москве общежитие для студентов какого-то учебного заведения, и одним росчерком пера был уничтожен Бытовой музей, точно во всей Москве не нашлось другого дома, кроме этого особняка. А немного ранее также бессмысленно и злостно был ликвидирован Музей мебели в Нескучном дворце, куда усилиями все тех же преданных делу музейных работников свезены были лучшие образчики русской и иностранной мебели из усадеб и частных собраний. Целыми комплектами или отдельными вещами были розданы отсюда вещи для обстановки квартир сильных мира сего.
Немногие сохранившиеся после 1917 года и даже оберегаемые усадьбы-музеи, неповторимые документы искусства и быта прошлого, усадьбы, охраняемые Главнаукой , были также бессмысленно и равнодушно уничтожены. Один за другим были разрушены музеи в усадьбах, домах и дворцах в Ограде, Ершове, Введенском, Яропольце, Алексине Смоленской губернии, в Остафьеве, Дубровицах, Никольском-Урюпине, Ольгове, в особняках Юсуповых, Шуваловых, Шереметевых, Строгановых, Бобринских в Петербурге, в Елагинском дворце, Гатчине. Точно нельзя было найти других помещений для всех этих домов отдыха, санаториев, учебных заведений, общежитий. Верно, нельзя было, так как на общем фоне разрушения музейные здания казались иным, благодаря относительной своей сохранности, раздражающим анахронизмом, пережитком прежде всего огульно ненавистного прошлого. Усадьбы эти внушали зависть и потому их уничтожили. Вещи растащили, распродали... Ведь после первого периода собирательства, накопления старина оказалась валютой. И для иностранцев русские музеи, книгохранилища, фонды стали не чем иным, как гигантской антикварной лавкой, где по сходной цене можно купить любую вещь. Вот почему с профессиональным интересом осматривал [Харземан], владелец крупнейшего книжного антиквариата в Германии, Музей книги, вот почему на аукционах в Берлине и Лейпциге появились картины, рисунки и гравюры из Эрмитажа, гобелены и мебель из Павловского дворца... Десятки и сотни вещей "национализированных" частных собраний, начиная с иконы и кончая бисерным подстаканником, предлагаются вниманию заграничных покупателей. Так оптом и в розницу уничтожают в России старину и искусство. А в Швеции оберегают, реставрируют, публикуют каждую мелочь, каждый пустяк. Так поступает буржуазная культура. Но ведь все же... культура...