Ах! Обрывок разорванного шнурка! Того самого, на котором висел ковчежец Ковчежец
Мипам выпрямился и засунул руку под безрукавку отшельника, а затем пошарил в складках размотавшегося зэна. Он также поискал возле тела на сиденье для медитации Ничего! Ковчежца нигде не было.
Итак, преступление совершено с целью ограбления. Очевидно, убийцы, слонявшиеся по стойбищам, слышали разговоры пастухов о старинной дорогой бирюзе и задумали ею завладеть.
Но каким образом она, чудодейственная и всемогущая, способная творить чудеса, позволила, чтобы ее схватили и похитили?
Почему она не испепелила негодяев па месте, защищая своего хранителя, носившего ее на себе, своего законного владельца, наследника по прямой великого первого Гьялва Одзэра, получившего сокровище от нага!
Все это не иначе как фантасмагория, происки некоего демона. А что, если Учитель решил испытать Мунпа наваждением, которому суждено вскоре развеяться? Глядишь, и Гьялва Одзэр выйдет из медитации, от крови на его щеке не останется и следа, ковчежец появится у него на груди, и старый отшельник лукаво улыбнется своему ученику.
Мунпа Дэсонг снова простерся ниц перед сиденьем гомчена, а затем поднялся Учитель не шелохнулся. Молодой человек
опять увидел на щеке старика следы засохшей крови, зэн, переброшенный через край сиденья, и обрывок разорванного шнурка, болтающегося на желтой шелковой безрукавке
Однако Мунпа все еще сомневался, несмотря на очевидность явленных ему свидетельств. Машинально, привычным жестом, выражающим глубокое почтение, он наклонился и коснулся ступней своего Учителя кончиками пальцев. И тут его рука наткнулась на какой-то твердый предмет, который он невольно схватил. Он выпрямился и посмотрел на вещь, зажатую в его руке. Это была деревянная табакерка, самый заурядный предмет, из тех, что бедные тибетцы носят в ампаге. Она не могла принадлежать Одзэру, который не нюхал табак.
Чтобы рассмотреть табакерку на свету, Мунпа подошел к двери и открыл ее. И тут у него вырвался крик изумления и ужаса. Он узнал эту вещь: она принадлежала его соученику Лобзангу. Мунпа видел ее у него в руках и посмеялся над ним, когда тот, пытаясь украсить ее резным цветком, сумел оставить на поверхности лишь уродливые зарубки.
Все сомнения Мунпа тотчас же развеялись. Мотив преступления был налицо, и убийца расписался под своим злодеянием. В то время как Лобзанг наклонился, чтобы схватить ковчежец и оборвать удерживавший его шнурок, табакерка выскользнула из ампага преступника.
Итак, следовало немедленно разыскать вероломного ученика, забрать у него ковчежец, уличить его в преступлении перед дрокпа и предоставить им возможность наказать злодея.
Казалось, разыскать Лобзанга не составляло труда. Обычно он жил со своими сородичами на земле племени, к которому они принадлежали, чьи пастбища простирались вдоль Желтой реки по направлению к Ампе Мачен. Мунпа знал, что дорога туда не займет у него много времени, но прежде он должен был отдать Учителю последний долг. Каким образом?..
Чтобы сжечь тело, требовались дрова. В чантгангах не росли деревья, и, чтобы нарубить дров и привезти их сюда издалека, требовалась помощь нескольких мужчин. Чтобы отдать тело на съедение грифам в качестве высшего подаяния, следовало сперва расчленить его, а затем, срезав мясо с костей, измельчить их, согласно обычаю, смешать полученный порошок с землей, слепить из этой массы цаца и хранить их в каком-нибудь чистом месте. Все это требовало времени и было не под силу одному человеку. А ведь Мунпа пора уходить, и он один.
Наконец, юноша решился: погребальный обряд можно было совершить после его возвращения. Ему предстояло схватить Лобзанга и передать его в руки дрокпа, а затем созвать лам, дабы останкам Гьялва Одзэра были оказаны подобающие почести.
Мунпа вернулся к трупу и усадил его в соответствии с традиционными правилами, со скрещенными в позе медитации ногами. Он привязал торс к спинке сиденья гомтаком , чтобы удержать его в прямом положении. Несколько кхатаков , висевших возле алтаря, которыми он обмотал шею и конечности трупа, помогли придать ему устойчивое положение. Мунпа уже не раз таким образом снаряжал в последний путь покойных, подле которых ему приходилось вместе с другими монахами читать священные тексты.