- Наклонись, - продолжает Аден от имени Генриха, и меня прямо потряхивает. - Сегодня я отправил двух гонцов с письмами, разными дорогами, а завтра, как только эти сукины дети проспятся, выступаем. Я возьму только конных со сменой лошадей. Запасное оружие и доспехи распорядись сложить в колымагу; пусть сверху набросают гобеленов и подушек, чтобы получилось ложе, - все только самых траурных тонов, а в изголовье пускай установят сундук со льдом Ох, и пощекочу я пятки этому выскочке Франконскому. Да, надо будет взять с собой нескольких герольдов из уважения к столь высокой особе. И отыскать в городских кабаках отца Дитмара, поручи это кому-нибудь. Какой сюрприз привезу я благородному псу. Это навсегда отобьет у него охоту совать нос в мои дела.
Аден делает небольшую паузу. А я офигеваю от всего от того, что он воспроизводит разговор, наподобие диктофона правдоподобно на все двести процентов. От немного похожего тембра. И, конечно, от того, что еще я услышу вот-вот.
- Кстати, я давно не предлагал тебе награду за верную службу, - продолжает неподвижно стоящий передо мной мужчина. - Радуйся, если умеешь. Чтобы ты знал, как я ценю тебя, дарю тебе двух женщин на эту ночь. Одна - цветок, нежный и гордый, другая - созревший плод, еще упругий и сладкий.
Опять заминка. Быть может, Аден пытается сейчас ассоциировать меня с плодом, который не попробовал; ой, мамочки! Отступаю на шаг и еще на один, пока у него закрыты глаза.
- Я хочу, чтобы они кричали, вопили. Это ведьмы, они мне больше не нужны живыми. Я ставлю только одно условие
- не попорть младшей лица. Иди, тюремщик проводит тебя.
Он замолчал. Вот зачем мне было напрашиваться слышать все это?! Меня всю теперь трясет, как листочек на ветру. И понимаю, что боюсь я теперь не князя, который где-то далеко, а вот этого самого его подручного.
Убийство, насилие и другие страшные дела не поручат тому, кто на них не способен. А значит И вот это «радуйся, если умеешь» цепануло у меня что-то внутри.
Чем больше я с Аденом общаюсь, тем меньше его понимаю. Но Генрих держал его при себе, как свое отражение. Оживает сотня новых подозрений. Мне снова становится так же жутко, как в тюрьме после его первого появления и слов Лизы.
Что бы любимец Генриха до сих пор ни сделал для меня, он остается ужасом этих земель, и никто не знает, чего от него ожидать в следующий момент. Он совершенно равнодушно произнес все эти жуткие слова и стоит невозмутимо; смысл сказанного от этого делается только страшнее.
Должно быть, Аден оживляется, как настоящий волк, только настигая жертву! У него никогда не бывает ни жалости, ни сомнений; нет привязанностей; у него вообще нет чувств. Пока что мне просто везло. Должно быть, меня схватят, когда я посчитаю себя в безопасности! С тоской смотрю на близкий город.
Глава 31
Что я здесь делаю - в лесу, пешая я же вроде княжна? Я была бы уже дома у князя Великодушного, если бы Аден не убедил меня, что добывать лошадь опасно. Он и сейчас усиленно отговаривает меня выйти к людям, хотя я не замечаю в городе никакой опасности.
Меня охватывает ярость. Сейчас, похоже, я способна на все. Понимаю, что должна поступить по-своему, чтобы выбраться из возможной ловушки. Я доверяю своим чувствам с Аденом мне страшно. Было бы у меня золото, расплатилась бы немедленно, все бы отдала, чтобы избавиться от этого провожатого, напоминающего об ужасе, который испытала у Генриха.
Никаким хищным зверям не сравниться с ними - князем и его приспешником. Я хочу уйти от Адена немедленно, пусть даже одной через зловещий лес.
Никогда и близко этого монстра к себе не подпускать, чтобы больше не теряться в догадках и не бояться Или ударить, бить, пока не запросит пощады. Но это невозможно.
- Пропусти меня! - сдавленно выкрикиваю я. - И верни нож, - если в городе так опасно, я хочу иметь оружие!
Он молча протягивает мне ножик и отступает к лесу. Наезженная дорога к городу проходит совсем рядом. Едва сдерживаясь, я дожидаюсь приближения очередной телеги и бросаюсь к ней со всех ног, приподняв юбки и предчувствуя, что меня вот-вот схватят сзади.
Кролики в мешке тоже отчаянно хотят вырваться на свободу. Мне их жаль, но себя больше. Подбежав к повозке, я стараюсь изобразить, соответственно рясе, смиренное выражение лица и прошу крестьянскую семью подвезти меня до города.
Мне разрешают сесть на мешки - с овощами, наверное, - чувствую сплошные бугры под пятой точкой. Удивляюсь, услышав, как сильно отличается их говор от того языка, на котором объясняюсь я здесь свои наречия какие-то.
Понимаю, что женщины поглядывают на меня с неодобрением, как минимум. Осознаю, как дико, должно быть, я выгляжу в изорванной рясе с торчащим из-под нее платьем, чумазая, в сравнении с опрятными крестьянками, разодетыми как на праздник. Мысленно стону.
Выхожу из базарных рядом с узлом на поясе.
- Это она! вдруг слышу крик, поднимаю голову и вижу, как древний старик палкой указывает на меня отряду пешей стражи в кирасах и с копьями торчком, сопровождаемых конным офицером.
Откуда они только взялись?!
- Схватить ее! командует офицер, и военные устремляются ко мне.