теперь другая забота была. К Анне Ефимовне он больше и подступиться не смел. А надобно было кому-нибудь к венцу его благословить. Без того нельзя. Оставалась бабка Марица Михайловна. Правда, она, как и Иван Максимович, прочила ему в жены московскую боярышню. Но Данила был не промах. Понял, с какого конца за дело взяться. Он подкараулил как-то Феонию, зазвал к себе в горницу, дал ей камки кусок на телогрею и посулил, коли она уговорит бабку, ей лисиц на шубу и рубль денег. Феония сначала было поахала, а потом сказала, она и сама видит кому ж против Устиньи Степановны? Истинно яблочко райское! Попросила она еще у Данилы пуговиц хрустальных на телогрею. Данила обещал и пуговицы.
Феония в тот же день шепнула Марице Михайловне:
Матушка, Марица Михайловна, прознала я, ворожея-то наша на Данилу Иваныча злобится. Беды! Ох, не извела бы впрямь!
Да чего узнала-то, скажи скорее? торопила Марица Михайловна.
Аль не приметила ты, государыня, на кого в соборе-то поглядывал внучек твой? умильно говорила Феона. Назвать воеводину дочку она боялась.
В соборе? Неужели на Устьку воеводину? вскричала Марица Михайловна. Как то может статься? Не, не по ем та Устька! Ему московскую боярышню отец высватает.
Ох, матушка, Марица Михайловна, заговорила нараспев Феония, еще какая боярышня попадет. Ина чванливая да переборчивая. Чем тебе Устинья Степановна не по нраву? Не спесивилась, угождала бы тебе во всем. Вот и Фомушка ноне поутру говорил, может, слыхала ты, матушка? «Вычегодска уточка краше московских курочек». Я-то, перво, и не смекнула, к чему тот сказ, а то, ведомо, про Устинью Степановну.
Как, как Фомушка молвил? спросила Марица Михайловна.
Вычегодска уточка краше московских курочек повторила Феона.
Вишь ты. Ты гадаешь, про Устинью то?
А как же, матушка, сказала Феония, ведомо про Устинью Степановну. Да ты послушай, он вновь чего-то про утицу поет.
Фомушка сидел на полу и бормотал:
Ахти, господи! вздохнула Марица Михайловна а я-то гадала на Москву поедем свадьбу играть.
А уж Анна-то Ефимовна как злобится, быстро заговорила Феония, чует, что Данила Иваныч на ее боле и глядеть не станет.
Так ей и надобно, ехидне, сказала Марица Михайловна.
У Данилы гора с плеч свалилась, когда бабка обещала ему благословить его.
Тут как раз посланный из Москвы привез грамоту от Андрея Семеновича. Государь принял его милостиво. Челобитье прочитал и сказал, что Ивашка Строганов воли его ослушался, вновь пошел походом на полночь, донесли про то государю, и он великую опалу на Ивашку наложит, не велит ему из Соли выезжать и на свои государские очи являться. И деловую с сыном Данилой велит ему написать, чтоб пермские вотчины сохранить в строгановском роду.
Данила сейчас же пошел с той грамотой к воеводе. Тот обрадовался и позволил Даниле сватов засылать. Сватов Данила сразу ж нашел: Усова, Нила Терентьева, и Гогунина, Прокофия Петрова. Усов, правда, спросил было Данилу, чего он так спешит со свадьбой, не подождет родителя. Но Данила сказал, что Андрей Семеныч торопит его на Пермь, промыслом ведать, а отец на целый год уехал, рано не воротится. Андрея Семеныча в Соли все почитали больше, чем Ивана Максимовича. Если с его ведома делается, значит, так тому и быть. К тому же и мать тут. Чужим мешаться нечего.
Сваты справили все, как полагается. Поехали к воеводе с поезжанами и высватали Даниле Устю. Стал Данила жених. А там все пошло одно за другим рукобитье, сговор. Данила торопил со свадьбой, чтоб до рождественского поста обвенчаться, а к Рождеству на Пермь с молодой женой уехать.
Суета началась в доме.
Одна Анна сидела у себя и не хотела ни во что мешаться. Данила приходил к ней, в ноги ей кланялся, просил снять с него свой гнев. Но она приняла его не ласково. Сказала, что помехи ему не чинит, но и помоги от нее чтобы не ждал он. Коли от отца он отрекся, и ее не сын он больше. Спросила только Анна Данилу, что ему тесть нареченный говорил про тот извет, про который Акилка ему рассказывал. Данила тут только и вспомнил о нем. С хлопотами да со свадьбой совсем из головы у него выскочило. Но матери Данила побоялся признаться в том. Сказал, что не захотел воевода про то говорить, пустое, мол, дело.
Анна поглядела на Данилу он глаза прячет. Сразу она поняла, что соврал он, и разговаривать с ним больше не стала. Точно чужой ей стал Данила. Не радовалась она на него. Свадьба в доме, а ей чудится, точно похороны
готовят, и все Иван из головы не идет. Мало ей от него было радости, а теперь душа вся изныла.
Где он? Может, и нет его на белом свете. Замерз там у моря полночного. Или казаки прикончили. Один он там с казаками да с холопами. Нравом крут проучит кого-нибудь, а они все на него. Да как Демку Дикого.
А и жив если, сюда воротится, не на радость тож, и у воеводы извет, и знаменье то. Все бы ничего. Сын родной на отца пошел. Все, все на него.
Сидит Анна у себя без выхода, и мысли, как нитка на клубок, навиваются в голове. Одни и те же всё.
Гость на свадьбе
Марица Михайловна со стариком Усовым он был посаженым отцом благословили Данилу иконой Даниила святого. Во дворе стояло трое разукрашенных саней, чтобы ехать поездом за невестой, когда Данила войдет в собор. В сенях толпились дружки провожать жениха. Вышла и Анна Ефимовна. Тоже нарядная, в расшитой золотом телогрее, с жемчужной ниткой поверх белого камчатного убруса. Набелилась, нарумянилась. Все сделала, чтоб люди не заметили, что неладно у них в доме. Только смотрела невесело.