Не! Угроживал лишь воевода. Говорил: «Погодь-де, Иван Максимыч. Доберусь-де до тебя». Пытал его дьяк: «А чего, мол, надумал, Степан Трифоныч?» А воевода ему. «Не я надумал, сам он делов наделал. Извет на его». А дьяк: «От кого извет?» А воевода: «Не твое дело». Опасается, видно, воевода, не накупил бы дьяка ты, альбо Анна Ефимовна, то и молвить не стал. Акилка с ожиданием посмотрел на Данилу Иваныча.
Тот вынул кошель, развязал и дал Акилке три алтына. Деньги не малые, но Акилка с того раза гривны ждал, а тут вышло на две деньги меньше. Он все же поклонился, поблагодарил. Данила и не заметил, что Акилка не очень обрадовался. Данила наказал Устинье Степановне поклон отдать и поблагодарить, что упредила.
Когда Акилка ушел, Данила постоял в притворе, поскреб в затылке и пошел вон. В собор так и не заходил.
Деловая запись
Данила сказал ей, что ему говорил Акилка. Анна схватилась за грудь.
Не может статься, пробормотала она. И вдруг вскричала: Ох, Данилушка, не к тому ли знамение было?
Какое знамение, матушка? спросил Данила.
Анна рассказала ему про монаха. Но Данила только засмеялся.
Пустое то, матушка, выпил, видно, с горя дьякон, вот на паперти-то и задрых.
Глас-то то же вещал: «обличу убойцу, взыщу!» сказала Анна.
Э, матушка, какой там глас. Приснилось ему спьяну.
В обитель же пошел с того гласу дьякон, сказала Анна.
Ну и пущай его, сказал Данила, чего ему в миру-то вдовому. Монахи-то вон какие гладкие живут. То не наша забота. А вот про извет-то чего мыслишь, матушка? Неужли впрямь до смерти убил кого батюшка?
Эх, Данилушка, лют Иван Максимыч, как в гнев введут, сам ведаешь. Лишь бы не казака. Беда с вольными. До государя доведут О, Данила, сказала она вдруг, ведаешь, про кого то? Про Жданку, что до смерти засек Иван Максимыч, как Максим еще жив был. Запамятовал?
Памятую, матушка, еще опомнясь Федька поминал.
Вишь ты, с радостью сказала Анна Ефимовна от холопов то, видно, и пошло. Злы они ноне. Да Жданка холоп же был, за него какой ответ?
А, може, не про его, матушка?
Про его, сынок, не иначе. Говорю тебе, злы ноне холопы. Не чаяла я, как и дождаться тебя. Не слухают приказчиков. Николи-де столь много не работали. При Иван Максимыче того не было и при Максим Яковличе.
То так, сказал Данила, батюшка, тот вовсе хозяйство запустошил, сама ведаешь. А дед, тот все новых земель домогался. Воевал да у государя грамоты вымаливал, с того и богател. А мы вон, поколь кои и были земли, из рук выпущаем. Коль не поплатимся, в иные руки вотчины уйдут. Надо хошь хозяйство наладить, чтоб все свое было, не покупывать и хлеб и железо. Надумал я на Перми руду добывать, как дед сбирался.
А батюшка велит ли?
Во. Ин поведаю тебе, матушка, что мне Андрей да Петр Семенычи наказали. Больно они осерчали, как я им про долги про наши напрямки поведал. Сильно злы на батюшку, сказывают в раззор-де разорит всю вотчину. Велели им по ряду сказывать, как у нас в Соли промысел и куда батюшка съехал. Как сказал я, что в поход на полночь, еще пуще разгневались, быть-де ему от государя в великой опале. Судили-рядили, почитай ден пять, альбо шесть. То меня звали, то промеж себя, а там позвали и говорят: «Слухай, Данила, на чем порешили. Хошь вотчину сберегчи?» «Как, мол, не похотеть». «Ну так спишем мы государю челобитье, мы, мол, Шорину поплатимся и иным тож, а великий-де государь чтоб всю Пермскую вотчину и по Каме и по Чусовой за тебя бы записал понеже. Чтоб отец-де твой деловую запись записал. И быть тебе тут, на Перми, полным хозяином. Ты-де, видать, хозяин справный. Мы тебя неволить не станем. Как промысел наладишь, отдашь нам долг».
Анна слушала, не отводя от Данилы глаз.
А ты как? спросила она коротко, когда он замолк.
Как быть-то, матушка? Сгубит промысел
батюшка мой. Аль он заплатит долги? Все земли по Чусовой Шорин заберет. А иные по иным долгам отойдут. В раззор разорит вотчину.
Сговорился, стало быть, с дядьями, Данила, вскричала Анна. Государю на отца родного жалиться! Да и вотчину дедовскую дробить. Не того я от их дожидала.
А ты чего ж думала, матушка? несмело спросил Данила.
Не чужие, чай, дядья. Старшие в роду. Самим бы мочно. Тем разом послушал же Иван Андрея Семеныча. Сплыли б сюда, хоть бы вновь Андрей Семеныч тот. Поговорил бы Ивану, а ты отцу повинился бы. Как воротится ноне, в другой ряд не поедет уж. Поговорили бы ему, постращали дядья, он бы и послухал, за промысел бы принялся. При ем бы, чай, холопы озорничать не стали. И вотчину бы не дробить. Так бы и пошло, как при Максим Яковличе.
Эх, матушка, аль не видишь ты? Батюшка до промыслу вовсе недосуж.
Ты, что ль, досужий? Вишь, сколь возвысился. Отца судить стал! Погодь, воротится Иван Максимыч небось, хвост-то подожмешь.
А я и дожидать не стану, матушка. Андрей-то Семеныч ноне ж на Москву справился. Коль государь повелит делиться, я тотчас на Пермь съеду. Устю высватаю, а как не отдаст воевода, увозом увезу. Свадьбу сыграю и на Пермь.
Анна поднялась со скамьи.
А! Ты вон как говорить почал! сказала она полным голосом. По своей воле все! Отца с матерью не почитаешь. Что ж, и на то дядья тебе благословенье дали, без отцовской воли ожениться?