Вишь. А ты говоришь пошто не попытаю?
Не про сватов я. Батюшка любит, чтоб с почетом до его А ты не зайдешь николи, не почествуешь.
Чего ж не почествовать, с охотой я. Тотчас на Пермь еду я. А как ворочусь, то и приду, почесть принесу. Одно лишь а как ране просватает? То и звал тебя, Устинька. Дождешь, что ль? На дворе за домом вдруг залаяла собака. Устя испугалась.
Ой, пусти, Данила Иваныч, как бы батюшка не пробудился.
Данила крепко обхватил Устю за плечи.
Не пущу, коль не молвишь, дождешь, аль нет, как с Перми ворочусь?
Дождусь, сказала Устя, вырываясь, пусти Данила Иваныч, пусти, боязно мне. Дождусь я. Данила еще крепче притянул к себе Устю, поцеловал ее и отпустил.
Устя вырвалась и кинулась к дому.
Не обмани, мотри, крикнул ей вслед Данила Дождись!
Коль не сильно долго, ответила со смехом Устя и взбежала на крыльцо.
Данила открыл было рот, но Устя уж скользнула в дверь и тихо притворила ее за собой. Данила постоял еще немного, поскреб в затылке, покачал головой и пошел к тыну. Кафтан все еще болтался на том же месте. Данила схватился за него, подтянулся наверх, с досадой сорвал кафтан с бревна, бросил на другую сторону тына и сам соскочил.
Та же кровь
Данила открыл глаза, а на дворе уж шум, железо лязгает. Он велел с вечера вынуть кое-что из амбаров гвоздей, болтов, клещей взять с собой в пермские варницы. Солнце уж высоко было. Данила вскочил скорей и натянул сапоги. Точно крылья у него за ночь выросли. «Не страшно ничего. Все уладится», подумал он. И дядьям он покажет, что не плохой хозяин. Данила пошел к Анне. Она подивилась, как взглянула на него. Точно не тот Данила. Вчера еще стариком глядел, а ныне глаза веселые, и весь так ходуном и ходит.
«Вот, подумала она, в час, видно, добрый совет дала про дядьев-то»
А Данила обнял ее и сказал:
Ну, матушка, наутро и в Пермь. Чего долго думать. Тут ты и без меня справишься. А?
Справлюсь, сынок. Для чего не справиться, не впервой.
А я что надумал, матушка, сказал Данила,
хоть только сейчас та мысль ему в голову пришла. Чего я с пустыми руками на Пермь поплыву, не ближний свет. Больно мне охота пушнины наменять. Хоть и не столь много, как думалось.
А на что ж менять станешь, Данила?
А у нас в амбарах да в поветях не мало товару всякого хранится. Своего, не купленного. Ширинки, что девки ткут, кружева попроще, кубки оловянные, пуговицы финифтяные. Вогуличи до тех товаров больно лакомы.
Что ты, Данилушка, сказала Анна, как без батюшки те товары тронуть? Памятуешь, что наказывал-то он. Осерчает пуще, чем за казну тем разом.
Э, матушка, казна батюшке на поход надобна, а те товары на что? Чай, и не вспомянет про их. Нет, и не говори лучше, надумал я так. Что товару без пользы лежать?
Анна только головой покачала. А Данила уж кивнул ей и пошел Галку разыскивать. Как сказал Данила Галке, что он хочет взять, тот сильно испугался.
Бог с тобой, Данила Иваныч, сказал он, и думать не моги. Аль то мочно?
Чего же не мочно? спросил Данила, нахмурясь.
Иван Максимыч наказывал, все чтоб как при ем. Не смею я с поветей аль с амбаров что выдать.
Как смеешь мне так говорить, холоп! крикнул Данила. Аль не холоп ты? Что велю, то и повинен сполнить.
Не мочно, Данила Иваныч, не неволь.
Да ты и впрямь перечить мне вздумал! Разбаловал тебя батюшка.
Данила Иваныч, сказал Галка, дитей тебя на руках нашивал, кубки да чашки чеканные в поветях показывал.
Вишь, что помянул. Гадаешь, и ноне робенок. Не. Вырос. Ну, некогда мне твои молки слухать. Неси ключи. Пойду в повети, скажу, что брать стану.
Данила Иваныч, просил Галка, богом молю! Не тронь запасу.
Данила схватил Галку за плечо и потряс его.
Ты чего!? Верховодить мной гадаешь? Подь, сказываю, бери ключи. Не то тотчас Юшку крикну, отодрать велю.
Галка не верил. Думал он, только. Не может статься, чтоб на старика руку поднял.
Батюшка, начал он, Дани да взглянул на Данилу и смолк.
У Данилы лицо потемнело, ноздри раздулись. Ни дать ни взять Иван Максимович.
Галка охнул даже. Не договорил, пошел к поставцу и вынул тяжелые ключи.
То-то, сказал Данила. Ну, веди в повети, где сосуды, а ввечеру счета мне все спишешь.
Монах
Раз вечером пришла к ней Фрося и начала говорить:
И чего тебе, доченька, за хозяйством так убиваться? На то приказчики. Не бабье то дело. Вон Иван Максимыч сколь борзый был, и то по кузницам да по варницам не совался. То уж Данила Иваныч горазд прыток. Ну, тому в охотку, молод еще. А ты в летах уже, еще, не ровен час, обидит кто. Народ ноне озорной, особливо вольные. А уж после казаков тех вовсе разбаловались. Не было б беды.
Чего каркаешь, старая? сказала Анна Ефимовна. Чай, я хозяйка. Коль нет Иван Максимыча да Данилы Иваныча, кому ж и смотреть, как не мне?
Да, вишь, обижаются больно на Данилу Иваныча. Сильно-де работой прижал. Уморил вовсе. И едово хуже, и спать-де вовсе не дает. А ты по его все. Мотри, не обидели б тебя. Боязно мне.
Анна Ефимовна рассердилась.
Молчи, мамка, сказала она, разленились холопы, то и не по сердцу, как доглядывают за ними. Не бывать тому, чтоб я холопей оберегаться стала. Они пущай хозяйки опасаются. Сколь пуглива стала, Фроська, не плоше Марицы Михайловны!