Да, батюшка, окстись ты Да что ты напраслину экую взводишь! сказал Надейка. Да гляди, и работники тут все. Варю мы кончали. А кои кончили, в естовой избе снедали. Не греши, Данил Иваныч. Стар я. Мне скоро богу ответ давать. Да не про тебя я, Надейка, сказал Данила потише. В вашем же леску. Кому ж боле?
А что ж, Данила Иваныч, долго ли до греха? заговорил Надейка. Посад-то как обчистили. И до собора намедни добирались. Тут же, коло нас. Мы и то опасаемся. Соль-то коло варниц лежит, в ину пору мстится а ну, как уволокут в ночь?
Данила молчал.
Аль можно так, без огорода? Безотменно огород надобно, продолжал старик. То все огород был, коло всей Соли. А ноне хоромы лишь ваши за тыном стоят. А лихим людям то и на руку. Тебя, вишь, было не убили, анафемы. На кафтан твой,
знать, позарились. А шапка-то у тебя где?
Слетела, как лошадь понесла, сказал Данила.
Ну, шапку не искать. Поживились, стало быть.
А, может, холопов сбить да пошарить кругом, сказал Данила.
Полно ты, Данила Иваныч, сказал старик, в ночь-то. Подь лучше домой, мы тебя проведем. Эй, робята, проводьте хозяина. Иди, Орёлка, чего хорошишься? Дикой он, Данила Иваныч, прибавил старик. Тебя боится.
Ctapocta
«Толковый тот повар, думал Данила. И про огород он дело говорил. Тын что, какая защита? Да и лазейки же есть. Заберутся лихие люди, разграбят, поджечь могут. Убыток-то какой. Зря батюшка с посадскими свару завел. И я-то дурень, вспомнил Данила, зря тот раз у воеводы Сеньку-старосту прогнал, толком с ним не поговорил. Не то тем разом в голове-то было подумал Данила и усмехнулся. Да чего тут долго-то раздумывать», сказал он сам себе, вышел во двор и послал холопа на посад велеть старосте Сеньке Евтифееву тотчас к нему притти. А сам пошел тем временем поглядеть, как в мастерских работают.
Кузницы и гончарные стояли далеко от хором, за вторым двором по одну сторону скотный двор, а по другую избы, где с огнем работают, чтоб не заронили огня в дворовые строения. Пока шел через задний двор Данила, все прислушивался стук надо бы из кузниц слышать, а тихо. И дыма точно нет. Только над поварней вьется. Дворовых никого на дворе не было. Данила поторопился. Стал огибать последний амбар. Вправо тын вокруг скотного двора видно стало, а влево, за амбаром кузницы и гончарные. И тихо все. Только где-то голоса слышно. Данила остановился. Вспомнил, что за амбаром сразу бревна сложены, зимой еще из лесу вывезли для пилки.
«Что ж там за люди?» подумал Данила. И стал слушать. Из-за амбара его не видно было.
И вот, милаи вы мои, тянул чей-то бабий голос, как хозяин-то в те поры в собор скочил с плетью, ровно скаженный , еле ноги я уволокла. Фроська-то посля выбегла, наказывает: «Схоронись-де, не то убьет. Лют сильно». Ну, я все на скотном и хоронилась. А как съехал он, я вечор и побегла вновь в собор, гадала: отслужу панафидку по Афоне, авось отзовется. А на грех сторож встрелся. И ну меня лаять: «Куда, молвит, прешься, чортова баба! Из-за тебя, мол, в тот раз мало не убил меня зверь». И до попа не пущает. С чего б то, а? А мне б панафидку лишь. Сгинул мой Афонюшка.
Забил, надо быть, до смерти, кнутобойца-то, сказал какой-то мужик. Вздохнем хошь малость, как уволок его нечистый тот.
Аль то впрямь нечистый? спросил другой.
Кто его ведает, Агашка тут прибегала как-то. Сказывала, Дунька-де вызвала.
Вот уж напраслина, милаи, заговорила баба, острамили, бо знат почто, девку. Ревет, глаза не осушает.
Ох, милаи, затянула опять первая баба, а мне-то как ноне? Ума не приложу. На Москву надобно, дочеришка же там. Торг тоже. А люди молвят: где сгинул-де, там безотменно панафидку надобно. Как быть-то? Не пущает сторож.
А ты снеси чего сторожу. Ну, горшок, что ли, расписной. Вон Петра даст. Щенок-то, чай, не станет куда не надобно нос совать. Его, слышь, вечор
Тут уж Данила не выдержал. Он выскочил из-за угла. На бревнах сидело десятка два мужиков и баб кузнецов, гончаров и скотниц. Все в миг один вскочили с бревен и бросились врассыпную.
А! Вы вон как про хозяев! кричит Данила. Петра! Угарка! Все едино, видал. Подьте тотчас.
Кузнец и гончар нехотя остановились и медленно побрели назад. От других и следа не осталось.
Гадаете, как молод я, так норовить вам стану. Чего горны стоят, печи не топлены?
А вишь, Данила Иваныч, заговорил запинаясь кузнец, топить, вишь, нечем Бревна, вишь, того, как привезены, стало быть, не пилены лежат. Не велел хозяин. А топить нечем.
Врешь ты все, сказал Данила сердито.
Да разрази меня бог! заторопился кузнец. С места не сойти. Он перекрестился. Сколь разов сказывали мы топить-де нечем. А Иван Максимыч
Ладно. Нонеж пильщиков пошлю. А вас, смерды, коль вновь брехать станете, отодрать велю!
Да рази мы господи! Да мы хозяевам. То, вишь, бабка тут пришлая, то она, вишь. В уме, вишь, помутилась. Как хозяин ее, Афонька-то
Данила Иваныч! Тут, что ль, хозяин? кричал кто-то с заднего двора.
Чего тебе? сказал Данила и пошел на голос. Не любил он