Пошто про голубей?
Ладно уж. А он?
Ох, Анница, не серчай ты на меня. Долго он говорил. Невмочь мне все по ряду сказывать.
По первопутке, мол, голуби летят
Путаешь, Максим. Как голуби по первопутке! Припомни-ка ты.
На санях.
Э, брешешь, как так голуби на санях?
То мы, Анница, про нас то!
А? Чтоб мы по первопутке на Пермь ехали. Так, что ли?
Так, Анница. Жить чтобы.
Жить на Перми с тобой? И промысел ведать? вскричала Анна.
Так, Анница.
О, господи, слава тебе! Неужли правда? Аж не верится! Господи, счастье-то какое! Ведь словно в темнице тут! Вот, недаром, знать, я про все Андрею Семенычу поведала. И про духовную, и про соль, и что промысел наш зорит Иван Максимушка, родной, чего же невеселый
Казаком, вишь, надумал стать, дурной. Сперва-то и не приметили его струговщики, а наутро пес Андрея Семеныча принялся лаять над им, вот и сыскали его, привели к Андрею Семенычу. Орёлка в ногах у него валялся, сказывал тот мужик, умаливал в Москву взять. Да Андрей Семеныч разгневался, сказал: «Мало беглых по Руси бродят, мальчишки еще в бега ударятся». Велел поучить его малость и назад отослать с встречным тяглецом к Ивану Максимычу. И поучили-то его легонько, для острастки лишь, а он мужик сказывает словно сбесился: как начал на всех бросаться кусается, ровно волчонок. Связали его, да тому тяглецу и дали. Так связанного и волок за веревку весь путь не идет, слышь, упирается. Уж он и за ухи-то его, и за волосья, сам-то умаялся-де с им. Еле-де доволок, даром что дюжий мужик. Я взял Орёлку, сказал тяглецу, что хозяину сам все доведу, велел накормить его, два алтына ему из своей казны дал и отправил, ближний он, из соседней деревни. А Орёлку сюда приволок, благо хозяин не видал. С той поры и спит парнишка. Ума не приложу, матушка, Анна Ефимовна, как быть-то. Сказать хозяину выпороть велит безотменно, а уж тут беды не избыть. Нескладный вовсе парнишка.
Анна Ефимовна молча слушала Галку.
Ладно, Галка, сказала она. Пущай он покуда у тебя полежит. Может, отойдет. А я Ивана Максимыча попрошу на Пермь мне его дать. Он парнишка смышленый, к делу его приучу, может, в приказчики выйдет. А уж коль озорничать примется, не спущу. Рука у меня не легче Ивановой.
Как не поучить, государыня сказал Галка.
Орёлка завозился и забормотал:
Чего лаешь?.. Не дамся Батька, ты?.. Убегём.
Галка быстро накинул полушубок на голову Орёлке и с испугом поглядел на Анну Ефимовну.
Про батьку все поминает, сказал он. Запамятует, бог даст.
Ладно, держи его тут, покуда опамятуется. А тотчас поди отвори поветь, где мои приданые сосуды да блюда схоронены. Бережно все укласть надобно, не помялись чтоб дорогой. Галка снял со стены ключ и пошел с Анной Ефимовной в поветь.
Фомушка в то время на полу сидел, в камушки играл. Один камушек кругленький из рук у него вырвался, покатился, а другой он между пальцами завертел и волчком пустил. Обрадовался, в ладоши захлопал. А потом на хозяйку взглянул и сказал:
То, вишь, матушка, Марица Михайловна, неспроста про камушки молвил Фомушка. Стало быть, как Максим Максимыч оттуль прикатит, дела там всякие важные наделает, так Иван Максимыч, стало быть, перед им и завертится, ты уж, матушка, на меня не пеняй на таком неудобном слове. Все, стало быть, так и станется, как Максим Яковлич покойный желал. Максим-то Максимыч, стало быть, самым большим хозяином и будет у нас.
Ну, и дай, господи, сказала Марица Михайловна. Максим-то простой, от его отказу мне не будет. А то, мотри, Иван и икону Ивану-юродивому на золоте заказать не хочет. А мне то в стыд. Вишь, Андрей-то Семеныч какую икону богородице донской-то поставил. Всю каменьями изукрасил. А Иван-то юродивый наш святой, а от нас и иконы ему нету. Я-то ладила Андрею-то нос утереть. Вперед его икону поставить да на золоте. А Иван, прости господи, сказал: «Будет-де с тебя, матушка, и Фомку обряжать. Иван-то юродивый-де и так, чай, у господа в золоте ходит». Богохульник прямой. Вот Максимушка мой, тот богомольный. Анны лишь боюсь. Ехидна баба, округ пальца мужа обводит.
Что ты, государыня, Марица Михайловна? Неужли Максим Максимыч матушку родную на жену сменяет? Чай, совесть-то у его есть. Да и где ж Анне Ефимовне супротив тебя, матушка? Ты у нас и умом и обычаем, прямо сказать, королева.
Отвальный обед
Не терпелось ей. Земля под ногами горела. Вычегда стала. Самое время ехать до больших морозов. Чего еще ждать.
А Иван все молчит. А когда Анну встретит, скажет ей:
Чего лотошишься? Поспеешь, красавица, аль тебе с нами не любо? Дай срок, наживетесь там с вогуличами.
Анна спора не затевала. Боялась, как бы лишнего не сказать, не рассердить Ивана. Того и гляди, все дело разладится. И Максима учила: если Иван ему что приказывать будет, чтоб обещал Максим все исполнить, ни в чем из его воли не выходить.
Покоя себе не находила Анна Ефимовна все ей не ворилось, что вправду отпустит их Иван на Пермь.