Смог бы я так проявить себя в этом неравном бою не знаю, но он, Михаил Ковалев, исполнил в той группе лыжников те самые обязанности, какие предназначалось исполнить мне. Он пошел вместо меня и не вернулся.
Тогда, глядя в неподвижное лицо Миши Ковалева, я вдруг мысленно встретился со взглядом самого родного мне человека, который как бы приближался ко мне из туманной дали сибирской тайги. Среднего роста, коренастый сибиряк, плечи крутые, походка ровная, лоб с высокими залысинами, в уголках широко поставленных глаз собрались метелками морщинки. Испытующий взгляд карих с прищуром глаз нацелен в меня, в мое сердце: «Ну как, сын, еще не потерял веру в себя?» Это мой отец. Я во многом похож на него, только, кажется, сердце у меня не такое выносливое, как у него. Он никогда не жаловался на трудности. И мысленно
я ответил ему: «Трудно, отец, но пока держусь».
Отец был слепой, когда провожал меня на фронт. Он потерял зрение еще в тридцатые годы, а здесь смотрит на меня пронизывающим взглядом. Нет, это не его глаза. Это глаза матери. У нее удивительно проницательный взгляд с детства я не мог утаить от нее ни одного своего греха. Сейчас она стоит рядом с отцом, закрыв глаза, чтоб не видеть моего горя: ведь я еще не умею воевать и не оправдываю ее надежд...
Да, что и говорить, тяжело было переживать первые горькие потери лыжного батальона. И воевать-то мы в самом деле еще как следует не умели. Помню, на пути к Полотняному заводу нас встретили разведчики.
В березовой роще справа и слева от дороги черным-черно немцев, сказали они. Похоже, готовятся контратаковать...
Мы залегли, начали окапываться. Прошла ночь тишина. Утром послали дозорных. Те вернулись и подтвердили: в роще полно пехотинцев противника, все стоят у берез и чего-то ждут. Ждали и мы, а трескучий мороз не давал дышать. Подошел стрелковый полк дивизии. Надоело мерзнуть. К вечеру послали лазутчиков. Те вскоре вернулись с трофейными автоматами, по три-четыре штуки у каждого.
Не пойдут фрицы в контратаку: они возле берез мерзлые сны смотрят. И назад не отойдут.
В чем дело?
Гестаповцы у них за спиной с пулеметами.
Ночью мы атаковали березовую рощу. Пальбы почти не было: боялись в темноте своих задеть. Больше работали лыжными палками. Потом штаб дивизии передал сводку: в рукопашном бою разгромлено до двух батальонов пехоты противника. На поле боя осталось более трехсот гитлеровцев.
Бой, конечно, был, но какой... Мороз помог. Он пришел сюда в первые дни нового года, и очень вовремя, застигнув гитлеровцев на пути отступления по большим дорогам. По малым и проселочным захватчики не двигались, в мелкие населенные пункты не заглядывали, а мы кружили именно там. Погреемся, передохнем в избах и дальше таким же путем. Признаться, кое-когда и побаивались приближаться к большим дорогам, вроде лыжная кавалерия так и должна действовать: по околицам, перелескам шорох наводить. На этом этапе батальон не нес больших потерь, но и противник с его мобильной техникой отступал не с такими потерями, какие должен был нести, если бы мы устраивали налеты и засады более решительно. Ведь как-никак в батальоне было более четырехсот лыжников-сибиряков! Позже пришли к нам умение и тактическая грамотность. Мы стали не вытеснять гитлеровцев с захваченных территорий, а окружать и уничтожать их или вынуждать к сдаче в плен.
Сталинград, Донбасс, Запорожье, Одесса, Ковель-Вислинская операция, освобождение Польши, кюстринский плацдарм, штурм Берлина по такому боевому пути прошел наш батальон, влившись в состав 284й стрелковой дивизии. После Сталинградской битвы эта дивизия стала именоваться 79я гвардейская. К той поре от первого состава батальона осталось в строю несколько десятков человек, а после Берлина считанные единицы...
И теперь, когда память возвращает меня на пройденные дороги войны, я начинаю свою исповедь перед строем боевых друзей и товарищей, которые не вернулись домой, но живут в моем сознании. Они всегда со мной, я их вижу и слышу, как на поверке, рядом с собой в строю. Андрей Таволгин, Миша Ковалев на правом фланге моей памяти.
2
Когда же мы побываем в тех краях, где прошла ваша молодость?
Молодость у нас была короткая, уклончиво отвечал я.
Так уж сразу и постарели...
Война укоротила ее, помогла мне жена.
Значит, тем более надо бывать там чаще, хотя бы в наши каникулы. Или кого-то боитесь в родном краю?
Такой вопросе пронзил меня, перехватил дыхание. Жена, хотя и знала, какую переписку я веду с родственниками погибших друзей, тоже не могла ничего сказать. Трудно. Очень трудно спорить с детьми, когда они взрослеют. Пришлось отступать шаг за шагом, затем объявить:
Едем...
Победа детей над родителями состоялась. Особенно ликовали Наташа и Максим. Оля не могла поехать: готовилась к вступительным экзаменам в институт. Жена оставалась с ней. Это было летом 1967 года.
Скорый поезд перевалил через Урал, с нарастающей быстротой укорачивал мне время на поиски нужных слов к предстоящим встречам с родителями, с братьями и сестрами воинов-односельчан, что уходили со мной на фронт и не вернулись. В отличие от дочери и сына я готов был затормозить поезд, насыпать песок в буксы и тем отдалить начало таких встреч.