Кузьма Акимович поздоровался с командирами, при этом его густые черные брови не пошевелились: казалось, они сомкнулись над переносьем от тяжелых дум и не могли разомкнуться, будто срослись. Комбата и его помощника смутила такая угрюмость члена Военного совета. Но бояться нечего: более трудных испытаний, чем они пережили, придумать невозможно.
Как дела?
Держимся, но моряки рвутся вперед, ответил комбат.
И тут брови Гурова разомкнулись, лицо посветлело.
Ведите меня к ним.
Не могу, товарищ член Военного совета, не имею права. Там же огонь. Обстановку могу подробно объяснить и показать на карте...
Гуров прервал его:
Карта у меня есть своя.
Комбату стало ясно, что член Военного совета пришел сюда не ради уточнения обстановки.
От укрытия к укрытию, от бугорка к бугорку проскакиваем мы вместе с Гуровым к передним окопам. Моряки не умеют работать лопатами и не любят сидеть в обороне окопчики мелкие, отрыты наспех, под стрелковые ячейки приспособили испепеленные развалины рабочего поселка, уцелевшие печки, обугленные фундаменты бывших домиков, не подозревая, что и печки с трубами, и фундаменты хорошие ориентиры для гитлеровских пулеметчиков и артиллеристов. К счастью, среди моряков немало обстрелянных ранее сержантов и рядовых из стрелковых подразделений; они постепенно приучают владеть лопатой, врываться в землю. И там, где окопы и стрелковые ячейки доведены до нормального профиля, Гуров делает передышку. Он советуется с рядовыми и сержантами, ничем не подчеркивая своего положения.
Главный козырь в наступательной тактике врага авиация. Надо выбить этот козырь, сокращая нейтральные полосы до броска гранаты. Бомба не пуля, окопы рядом, пусть глушат своих!
В другом окопе Гуров, как бы размышляя вслух, говорил матросам:
Вы почти отрезаны от главных сил дивизии. Но, гляжу, отдыхать не собираетесь. Вас также не смущает и угроза окружения. Если же гитлеровцы попытаются расчленить батальон им, как я понимаю, глядя на вас, придется блокировать каждого. Вижу страха смерти в вас нет, с позиций вы не уйдете. Но не самое главное с честью погибнуть. Победить и остаться живыми, чтобы бить врага и дальше, вот что должен уметь боец. А для этого нужно, чтоб каждый из вас немедленно сдружился с лопатой, ломом. Учитесь стремительно наступать, но умейте так же стремительно, когда нужно, зарыться в землю. Окопная война, понятно, не ваша стихия. Но вы воюете теперь на земле...
Что ж, будем учиться, подытожил комбат, когда Гуров закончил. Научимся! Непременно научимся. Нам с нашей земли нельзя ни шагу. Землю свою в беде не бросают!
Уяснив обстановку на Мамаевом кургане, возбудив в каждом защитнике энергию поиска новых тактических приемов, Гуров сделал и для себя выводы. Позднее он советовал командирам дивизий и полков:
Надо подтянуть штабы к переднему краю вплотную. Узнав, кто наблюдает за его действиями, боец и себя не позорит, и начальника не подведет... В городском бою каждый дом крепость. Делайте оборону упругой за счет дерзких, ошеломляющих врага атак с флангов и тыла. Верьте в тактические способности своих солдат. Командир, не верящий в своих подчиненных, уже не командир.
Возвращаясь с Мамаева кургана на КП армии, мы встретились с моим земляком Иннокентием Сильченко. Артиллерист-наблюдатель тянул связь в батальон «дьяволов». Высокий, с катушкой телефонного кабеля на загорбке, он размашисто шагал во весь рост.
Пригнись, сказал ему Гуров.
Не могу, не положено.
Почему?
Пусть видят все: связь идет в батальон «дьяволов», значит, будем держаться до конца. Я агитатор...
С пунктов наблюдения, расположенных в батальоне моряков, он корректировал огонь полковой батареи до самого конца Сталинградского сражения. Теперь работает механиком Тисульской автобазы. Душевный и жизнерадостный человек.
...Упоминание о Сильченко насторожило Митрофана.
Да простит меня бог, сказал он с упреком в голосе, нынче вторично навещал Иннокентия, нес ему доброе слово в День Победы отверг. Богохульник, беса тешил, сквернословил...
Перед кем?
Молвил под смех людей: «Небу молись и подальше катись». Агитатор...
Тимофей Слоев толкает меня в плечо и вступается в защиту Иннокентия:
У тебя своя вера, у него своя. Зачем ты к нему лезешь? Ведь он тебя не трогал и трогать не собирается.
Наступила минутная пауза. Тимофей смотрит на Митрофана, Митрофан на меня, как бы ища во мне защитника. Вижу, ему не нравится слово «агитатор», у него не хватило терпения дослушать мой рассказ о Гурове боевом комиссаре 62й армии.
И мне осталось только сказать:
Я тоже агитатор.
Митрофан насупился:
У каждого своя вера... И, помолчав, попросил послушать его, как он шел к своей истине.
5
У билетной кассы Казанского вокзала он попал в окружение каких-то проходимцев. Они опустошили его карманы, даже дорожный паек выгребли из вещевого мешка. Ни денег, ни проездных документов, ни солдатской книжки. Оставили только медаль «За оборону Сталинграда», и ту без удостоверения. Потом выхлопотал дубликат удостоверения к этой медали. Но это уже в духовной семинарии. На вокзале трое суток метался из угла в угол, рылся в урнах и мусорных ящиках, ища свои проездные документы, но тщетно. Голодный, без денег хоть караул кричи или милостыню проси, но кто подаст такому, с уцелевшими ногами и руками, когда на каждом шагу встречаются инвалиды войны на костылях, с пустыми рукавами. Однако мир не без добрых людей. Встретилась набожная старушка, признала в нем пропавшего без вести сына. Повисла на шее: «Бог мне вернул тебя, бог!» причитала она так, что разуверить ее было трудно. Развернула все свои узелки, накормила, и уже жалко стало обижать убогую. Она была женой старосты Городецкой церкви, воздвигнутой на высоком берегу Волги в ста двадцати километрах от Москвы. Сказочно красивое место...