Детей у Романовых не было, и я тешил себя надеждой, что мой щен найдет в этой семье если уж не любовь, то по крайней мере уважение.
Но увы
Дали щенку имя, как и водится в любом человеческом обществе. Но какое имя, на смех курам. Пупс. Иное дело такая кличка породе терьеров, болонок, ну стерпела бы такса, а для лайки, почти овчарки, даже оскорбительно.
Не долго Пупс прожил в комнате. После первых лужиц, что он по ребячьей несмышлености позволил оставить на ковре, его выдворили в коридор. И долго еще Пупс слышал визгливый голос хозяйки и тихий баритончик хозяина. Потом баритончик смолк, а визгливый голос все еще разносился по всей комнате, проникал
в коридор, вылетал на улицу. Скули не скули, думал Пупс, никто не пожалеет.
Только не в его характере сидеть без дела, тем более что режутся зубы. Кажется, вот подходящий предмет с высоким каблуком Возьмем. Поиграем, погрызем И Пупс самозабвенно увлекся этим занятием. Скрипнула дверь. Сильный пинок и, перевернувшись, Пупс заскользил в дальний угол. С Душераздирающим визгом легче перенести боль в боку. Пупс визжал как поросенок.
И поделом тебе, псина, еще визгливее был голос хозяйки. Ее не перевизжишь.
И щенок смолк. Ничего, думал он, заживет как на собаке.
Побыть бы одному, продумать свое положение. Но в коридор вышла кошка. Пушистая, прилизанная, откормленная. Она надменно выгнула изящную спину и хотела пройти мимо. Но не тут-то было. Пупс вспомнил старые обиды. Правда, царапаться мы не умеем, но попробуем припугнуть:
Гав! Гав!
Ага, выгнулась дугой!
Пшик
Шипи, шипи не испугаешь.
Гав! Гав!
Пятишься?! То-то. Это тебе не комната.
Гав!..
Кошка прыгнула на подоконник. Пупс осмелел и залился звонким торжествующим лаем. Дверь скрипнула, и снова пинок. Пупс взвизгнул не столько от боли, сколько от обиды. Дверь скрипнула еще, и появился хозяин.
Тихий баритончик. Визгливый голос.
Веревка на шее.
И угол дома
Туда дернемся веревка, сюда веревка. Ляжем, поскулим, авось кто пожалеет. А рядом ходят, бегают, летают. И вода. Много воды, синяя-синяя, там плавают птицы. Вот бы побегать, полетать и поплавать. Но веревка не пускает. И Пупс опять заскулил.
Когда я увидел щенка, изнывающего под открытым небом без воды и пищи, мелькнула мысль забрать его. Но в тот день я получал расчет, и портить отношения с главным бухгалтером не хотелось.
«Получу деньги выкраду щенка», подумал я и пошел в контору.
Завертелся, торопясь на уходящий катер, забыл про Пупса и уехал. В конце концов, он же не беспризорный.
Найду свою я оставил Коле Козлову, хорошему товарищу, охотнику-любителю. За нее я был спокоен. Козлов любил собак.
Четыре года прожил я на материке, больше не выдержал. Холодно на Севере, да, видать, крепко привязывает людей скупая на ласку природа. Заскучал по своему острову. Захотелось мне увидеть Найду, взять ружье, выйти в горы. Упасть в увядшую траву и лежать, лежать, вдыхая свежий осенний воздух, наслаждаться золотым дождем листопада и смотреть в голубую даль неба. Люблю Север, привык к нему. И не жить мне без него. Душа просит вольного ветра.
Всю дорогу я думал о том, как встретит меня Найда. Узнает ли?
Высадившись на берег курильского острова, я будто на крыльях полетел к Коле Козлову.
Представьте мое огорчение, когда я увидел увесистый замок на его двери, а сосед сообщил мне:
Уехал. Почитай, уже год, как уехал. А свою собаку, кажись, с собой взял.
Здесь ли Василий Степанович? спросил я, не зная почему. Ведь мы не были друзьями с бухгалтером.
Тоже уехал, уже пару годков будет, ответил он и добавил: Пес его, Флотский, там, на берегу, все еще ждет своего хозяина. Юродивый. Плавает, глупышей ловит, ни с кем не якшается. Помешался, видно.
Какой это Флотский? не сразу сообразил я.
Да тот, что Пупсом звался. Жаль собаку. Когда они уезжали, вещи к катеру переносили, пес-то, гляжу, обувку старую тащит. Тоже на катер хотел, с ними, значит. А она-то его этой обувкой по голове, по голове. Уж не обижала бы на прощанье. Катер отошел от причала, а пес за ними вплавь Не знаю уж, как и вернулся. Только с той поры так и живет на берегу. Потому и прозвали Флотским.
Закончив свои дела, я помчался на берег. Очень хотелось увидеть Пупса-Флотского.
Собаку я увидел сразу. Пупс сидел на песчаном берегу и смотрел в лазурную даль Тихого океана. Он был очень похож на свою мать Найду, только выше, плотнее. Окрас темно-коричневый, уши торчком. Ну Найда и Найда.
Я тихонечко подошел к нему:
Пупс! Пупс! Здравствуй, Пупс!
Пес и не посмотрел на меня.
Я протянул руку, погладил. Никакой реакции. Я свистнул. Пес не шелохнулся.
Глух, догадался я. Оглохла собака. От воды оглохла.
Флотский, Флотский Эх ты, Флотский. Что думаешь ты о людях?
Я гладил пса и вспоминал Найду.
Однажды на медвежьей тропе я поставил петлю. Прием, не достойный охотника, но на севере острова медведи ходят к берегу моря группами, и слишком велик соблазн, чтобы не поставить петлю. Грешен, но хотелось проверить, попадет ли. Из трехмиллиметрового троса сделал «восьмерку» и два свободных конца растянул по обе стороны тропы, крепко привязал их за стволы кедрача. Трос предварительно проварил в хвое, чтобы уничтожить запах смазки.