И вдруг неудержимая волна ненависти всколыхнула Марию: «Ну меня колотил, все нервы вымотал Ладно А собаку за что? Изверг!!!»
Она рывком открыла дверь, и в этот миг тишину расколол выстрел. Резкий, как удар бича, хлестнул по ушам, обжег лицо, грудь, все тело Мария зажала голову руками. Она боялась услышать визг, предсмертный стон. В изнеможении опустилась на порог. Горячие застоявшиеся слезы хлынули из глаз.
Негодяй! Убийца! кричала она. Ненавижу! Уйди! Ненавижу-у Уйду от тебя. Уйду-у! Оставайся со своими свиньями, кулак бездушный!
Маша! Маша! Да что ты, Ма Пойдем в избу. Вона люди останавливаются, испуганно заговорил Егор.
Он склонился над ней, откинул ружье. Из ствола синей струйкой выплывал дымок.
Мария!
Султан мчался по совхозным полям, направляясь к лесу. Под его шкурой перекатывалась лишь одна свинцовая картечина величиной с обыкновенную горошину.
Еще одним бездомным псом стало больше.
Одетый в телогрейку, без головного убора сидел Егор на завалинке. Шквальный холодный северный ветер срывал листья смородины и бросал ему под ноги.
«Вон уж землю устлало, подумал он, ковром, ковром. Мягким, золотистым».
Егор встал, окинул взглядом сад и тяжело вздохнул:
Ягоду и ту собрать некому. Не звать же чужих
Что-то важное хотелось решить, что-то нужное, но он не мог сосредоточиться. Болела голова после выпитой бутылки.
«Пил и то украдкой один, подумал он. Так и докатиться можно. А что теперь в эти годы начнешь? Что? Потерять легче. Кому копил? Сыну? Уйдет к матери. А я?»
Он снял телогрейку, постелил, подложив под голову рукав.
Рваные тряпки туч медленно плыли по осеннему небу. Порой тучи заслоняли солнце, и тогда становилось морозно. Пробивались лучи, уже скупые на ласку, однако еще теплые, и Егор устало прикрыл глаза.
Откуда-то с вышины совсем близко просвистел кулик, одинокий, запоздалый.
«Этот погибнет, подумал с горечью Егор. Отбился от стаи считай, пропал. Скоро белые мухи полетят. И все станет белым, безжизненным, безрадостным. А в Палане уже зима. Как там Мария? Уехала и молчит. Приедет ли? Знал бы, что ей в самом деле плохо, разве б ударил Все идет прахом. Сколь прожили и еще бы жили да жили»
Егор подоткнул телогрейку под замерзающий бок и снова задумался.
«Ну оставили бы пару свиней да курочек немного. Можно и без свиней, черт с ними. Теперь-то уже ничего нет, все продано. Впору машину купить, а кому? Сын перестал писать. Мне комиссию не пройти. Э-эх! Сколько прожили! Только и знали, что работа, работа. Жениться на другой? Другая-то и в подметки Марии не годится, а смотри-ка, в золото ее одень что тебе на пальцы, что на уши. Еще и машину ей. За какие заслуги?»
Егор снова почувствовал неудобство. Что-то беспокоило его. Поворчался на телогрейке, но беспокойство не проходило. Егору стало не по себе.
Он сел и стал озираться по сторонам.
Качнулась возле забора ветвь, слетели последние листья, и вдруг он встретился с жуткими немигающими глазами огромной собаки.
Султан! Султан! обрадовался Егор. Султан!
Но пес не шевельнулся. Он смотрел настороженно и бесстрастно.
Султан! Родной!.. Егор медленно подходил. Ну прости меня, дурака, прости! Султан, Султанчик. Вот-то обрадуется Мария. Завтра же напишу ей. Завтра же. Теперь она приедет, непременно приедет. Ах ты, собачка, живой? Вернулся Вот молодец! Ай красавец А мы-то схоронили тебя. Султа-ан, ну, иди же, иди! Живи, сколько хочешь. Султа-ан!
Егор так и замер с вытянутой рукой. Пес вздернул губу. Обнажились клыки. Животный внезапный страх сжал сердце Егора, рука невольно поднялась на уровень шеи.
Султан зарычал глухо, злобно, потом неспешно повернулся к забору и полез в широкий прорытый лаз.
Егор расслабился.
Рубашка взмокла, и он почувствовал, что замерз и дрожит. Он уже понял, что собака не тронет.
Султан! чуть не плача, крикнул он. Султан!
Пес уходил не оглядываясь.
Султан! снова крикнул Егор.
Он готов был бежать за собакой, но на тропе уже никого не было.
Ма-а-рия прошептал он и бессильно обвис на крепком штакетнике.
Пахнуло горечью увядшей полыни.
Холодный северняк шевельнул редкие поседевшие волосы Егора.
Флотский
Ну да что уж там отдал и отдал
Породы его мать Найда не ахти какой знатной: лайка с помесью еще бог знает кого. Но умница, каких мало встретить и среди чистопородных. Впрочем, здесь многое зависит от воспитания.
Помнится, взял я Найду четырехнедельной. Этакий маленький тепленький комочек. Три ночи щенок жалобно скулил, скучая по матери. Возьму в руки успокоится, отпущу плачет. Дитя и только. А уж с тряпкой да бумажкой походил я по комнате, однако не бил. А вот так: лишь присядет хвать и на улицу. Приучил. Подросла, и тут началось чистое бедствие. Забыл спрятать ботинки, глядишь сгрызла. Скатерть потянула обед на полу и осколков куча. Не обижал: сам виноват, не будь раззявой. Воспитываешь щенка, себя воспитывай. Словом, концерты устраивать Найда ох как умела. Но и это прошло с возрастом. С семи месяцев я ее воспитывал по всем правилам науки. А уж отплатила она мне сторицей.
Сам Романов Василий Степанович человек степенный. Как-никак, главный бухгалтер. Низкого роста, с брюшком и лысинкой добряк и флегматик. Он же кассир, счетовод и вся бухгалтерия маленького поселка. За него я был спокоен: если уж не будет пользы, не будет и вреда. А вот супруга его истинный дьявол, не в обиду женщинам будет сказано. Холерического темперамента, влюбленная в своих кошек и ни в кого более.