В нашем грешном мире все имеет свои объяснения! улыбается Куликов. Может, выйдем в фойе?
Горделиво кивает головой Енисейский, не спеша надевает кожаную фуражку и идет по проходу каким-то странным, журавлиным шагом, высоко вскидывая ноги. Внезапно он останавливается:
Какая некультурность, товарищи! В храм искусства затащили дрова, вы видите? Эх, русские мужички!
Смотрю на чурбаки, на которых мы сидели во время концерта, и улыбаюсь. Непонятен мне Енисейский. Был он революционером-подпольщиком, политкаторжанином, а сейчас похож на важного чиновника.
Мы заходим в кабинет директора клуба, и Енисейский милостиво разрешает нам курить.
Там, где раньше проводила время буржуазия, будут теперь отдыхать граждане свободной России! с пафосом поучает Енисейский. Время гражданских битв прошло, мы с радостью встречаем новую экономическую политику. Надеждинск должен подтянуться к крупным городам. В клубе мы откроем уютный ресторанчик типа «Шари-Вари». Тут можно будет переброситься и в картишки. В «Красном доме» места для очагов развлечения хватит. Попутно мы будем изымать свободные средства у населения.
Енисейский достает из портсигара длинную папиросу, старательно разминает ее.
Не понимаю я Куликова. Как можно спокойно слушать Енисейского и улыбаться? В груди у меня закипает злость. Ведь этот затянутый в «революционную кожу» человек не случайно, говоря о нэпе, отбросил слово «экономическая». По его рассуждениям выходит, что революция уже окончилась, настало время «новой политики» политики возвращения к старому.
А как экономика Надеждинска? осторожно замечает Куликов. Ведь на доходы от ресторанчика многого не сотворишь.
Широкое привлечение частного сектора в этом наше спасение! многозначительно
произносит Енисейский. Золотые прииски вокруг Надеждинска надо сдать в концессию английским капиталистам. Мы ведь голы и нищи Енисейский делает паузу: Однако любим поучать других, совать нос в чужие дела.
Енисейский прищурил глаза, в упор смотрит на Куликова. Меня он не замечает.
Скажите, какое дело трибуналу до внутреннего распорядка в нашем исправдоме? Ваше дело разыскивать виновных и судить их. Перевоспитание заключенных всецело в компетенции местных властей. Я распоряжусь больше вас в исправдом не пускать.
Он небрежно стряхивает пепел на пол и продолжает:
Кроме того, я попрошу вас впредь не допрашивать ответственных работников города без ведома и согласия местных властей. Понятно?
Енисейский вскинул подбородок и сверху вниз, по очереди, оглядывает нас.
На незаконном допросе вы травмировали товарища Войцеховского. Где он сейчас? Заболел? Может быть, застрелился? Вы понимаете, что наделали?
Простите, товарищ Енисейский, спокойно отвечает Куликов. Военные трибуналы имеют права, установленные центром. Мы не обязаны давать отчет местным организациям.
Махнув рукой, Енисейский небрежно бросает:
Время централизованного военного коммунизма уже прошло.
Советские законы всегда будут едины для всей страны. Нет законов калужских или сибирских, замечает Куликов.
А мы возражаем против симбирских Понятно? улыбается Енисейский.
Бледнеет Куликов, медленно поднимается. Вот что позволил себе Енисейский задеть Ленина, Владимира Ильича! Хочется схватить отвороты ненавистного пальто. Подожди же
Хорошо, что судьбу страны решают не такие, как вы, тихо говорит Куликов, любители «розовых» реформ, покровители белых генералов.
Покровители? Енисейский выпячивает грудь и рывком засовывает кулаки в карманы пальто. Это что же, выпад против моего гуманного отношения к заключенным? Имейте в виду: пора забыть войну и простить врагов!
Вот тут я не выдерживаю и кричу в лицо Енисейскому:
А они беляки и эсеры стрелять больше в большевиков не будут?! Ваш Войцеховский удрал в тайгу на богомолье, да?! Сумку гранат прихватил, белок сшибать?! Либеральничаем с гадами!
Теряю власть над собой и, сжав кулаки, подступаю к Енисейскому. А он прислоняется к стене, раскрывает рот. Меня хватает за руку Куликов:
Прекрати истерику! Спокойней, ну!
Стремительно распахивается дверь, и в кабинет входит высокий человек в старой телогрейке, по виду мастеровой.
Я не помешал? деловито спрашивает он. Всегда захожу на шум люблю перепалки. Будем знакомы! человек протягивает руку: Секретарь укома партии Кравцов.
Кравцов?! Мы встречались в трибунале по делу Пальмирова. Только выглядел он иначе: был по-военному подтянут. Работал Кравцов в Поарме, считался одним из лучших пропагандистов.
Я не потерплю хрипит Енисейский. Меня оскорбили как должностное лицо
Хорошо, хорошо успокаивает его Кравцов. Я слышал все. А сейчас есть срочное дело. Он открывает дверь: Зайдите!
Входит Мироныч. Прищурив глаза, он улыбается мне.
Вручите телеграмму товарищу Енисейскому, говорит Кравцов, расхаживая по комнате.
Мне нравится стремительный, вечно в движении, секретарь укома. А похож он сейчас на слесаря, только что сменившегося с работы. Даже от одежды его пахнет машинным маслом. На какой же надеждинской стройке работал он сегодня?
Вас, срочно вызывают в губисполком, продолжает Кравцов. Поезд отходит через пару часов. Успеете собраться, товарищ Енисейский?