быстрыми знаками и схватились за железные молоты Тора, висящие у них на шеях. Даже тогда я сообразил, что Эйнар хорошо знает своих людей.
Я ничего не сказал, окруженный дрожащими воспоминаниями, как летучими мышами, вылетевшими из норы в земле.
Медведь ударил в стену. Настала тишина. Хотя, могу поклясться, я слышу, как он пыхтит в снегу, хрустящем под лапами. Фрейдис бубнит. Две молочные коровы заревели от страха, и медведь отозвался, доведя животных до безумия, а меня до такого озноба, что я сажусь на пол фонарь в ногах, дыхание у меня перехватывает, во рту пересохло, и язык прилип к небу.
Итак, Гуннар сын Рогнальда, желаешь ли ты сам рассказать обо всем сыновьям Гудлейва, когда они прибудут сюда? Или, может быть, ты пожелаешь отправиться с нами? Нам нужны хорошие люди.
Я потрясен, услышав это, но тут же соображаю, что Эйнар разговаривает с Гуннаром Рыжим. Я никогда не слышал его настоящего имени для нас он всегда был просто Рыжим Гуннаром.
В трудное он попал положение, соображаю я. Он человек Гудлейва, жестокий и опасный воин, но его пока оставили в живых, потому что именно он послал моему отцу весть обо мне.
Одно ясно: они с Эйнаром знают друг друга и Эйнар не доверяет Гуннару, а Гуннару это известно. И понятно, что Эйнар не хочет, чтобы Гуннар остался и давал советы сыновьям Гудлейва. Без него они дважды подумают, прежде чем начнут мстить.
Гуннар пожимает плечами и скребет свою пегую голову, словно размышляя на самом же деле выбора у него нет.
Я по возрасту моему надеялся стать здесь на якорь навсегда, уныло ворчит он, однако Норны ткут, а нам только и остается, что носить ими сотканное. Я пойду с тобой, Эйнар. Вперед, навстречу стужам и штормам, да?
Они усмехнулись друг другу, но это были улыбки кружащих волков.
А ты, Убийца Медведя? спрашивает Эйнар, обращаясь ко мне. Пойдешь ли со своим отцом на «Сохатом»? Очень советую тебе это сделать.
Что тут скажешь? Сыновья Гудлейва отомстят мне, коль я останусь, это ясно, и здесь мне делать нечего.
Я кивнул. Он кивнул. Мой отец просиял. Скапти велел принести эля.
Итак, дело сделано. Я присоединился к варягам, к Обетному Братству, но чтобы дать такой обет, кровавую клятву, недостаточно просто кивнуть-подмигнуть. Впрочем, узнал я об этом позже.
В тот вечер я в последний раз ел в доме Гудлейва. Чтобы дать место всем варягам, завесы, разделявшие дом, сорвали с некоторым презрением, как мне показалось. Ведь ярлу-воителю пристало иметь дом, полный людей, а те, что дом разгораживают, стало быть, не нуждаются в людях для набегов, а стало быть, и в месте для них. Давшие клятву держатся старого обычая и терпеть не могут разгороженных домов.
Мы ели вкруг очажной ямы, я съежившись и вслушиваясь в грохот ветра под крышей. Огонь гас и вновь вспыхивал, когда случайные порывы со свистом врывались сквозь дымник в дом, а хрипуны и луженые глотки, завладевшие Бьорнсхавеном, выуживали баранину из горшков, дули себе на пальцы и толковали о таких странных вещах и местах, о которых я и не слыхивал.
А еще они пили, эль тек рекой, пена струилась по бородам, а они сидели, шутили и загадывали загадки. Стейнтор, очевидно, воображал себя скальдом и возглашал стихи об убийстве медведя, а другие стучали по скамьям или ругались глядя по тому, удавались ли ему его кеннинги.
И они подняли роги в мою честь, в честь Орма Убийцы Медведя, а мой отец, новообретенный и гордо усмехающийся будто выиграл хорошую лошадь, возносил хвалебные здравицы. Однако я заметил, что Гуннар Рыжий сидит на своей медовой скамье съежившись и молча наблюдает.
Позже, когда разговоры пошли тихие и неторопливые, а из очага заструился дым, я уснул, и мне снился белый медведь как он кружил вокруг стен, а потом затих.
Я повернулся к Фрейдис, чтобы сказать, что стены у нее, мол, крепкие и я, мол, уверен, что все кончилось благополучно, и медведь ушел. Я улыбаюсь, и тут крыша проваливается. Крыша, крытая торфом. Удар двух огромных лап, земля и снег валятся внутрь, а за ними с грохотом, будто Тор метнул свой молот, следует медведь белая лавина, мощные раскаты торжествующего рева.
Я онемел, я обмочился. Медведь рухнул грудой, встряхнулся. Как собака, разбрасывает комья земли и снега, потом поднимается на все четыре лапы.
Скала из меха ярость смердящий влажный рев зверя ворочает змеиной шеей с ужасной головой туда-сюда один глаз красный от огня, другой застарелая черная впадина. На этой же стороне губа порвана, желтые клыки скалятся в угрюмой ухмылке. Голодная слюна течет, густая и клейкая.
Он видит нас, он чует запах лошади не знает, с чего начать. И тут я срываюсь с места, тем самым распутав узел, сплетенье наших жизней.
Белый медведь поворачивается на мое движение как быстро, и какой он огромный! Он видит меня в дверях, я дергаю засов. Я слышу, я чувствую рев, смердящий драконьим дыханьем; я отчаянно рву засов и с трудом раскрываю дверь.
Слышу грохот и, выбираясь наружу, оборачиваюсь, чтобы мельком глянуть через плечо. Он уже стоит на задних лапах, идет. Потолок для него слишком низок: огромная голова ударилась о стропило, оно сломалось, рухнуло в огонь.