Это дело вторглось в жизнь Ванса внезапно и нарушило его привычный образ жизни. Оно свалилось на нас жарким июньским утром, прежде чем мы успели позавтракать, и ваши планы, связанные с приобретением Сезанна, были нарушены. Когда день спустя я посетил галерею Кесслера, две акварели из отобранных Вансом уже были проданы. И я убежден, что, несмотря на свой успех в разрешении дела Бенсона и в спасении невинного человека от ареста, он все же никогда не чувствовал полного удовлетворения из-за потери этих двух акварелей.
Итак, в то утро, когда Карри слуга Ванса, выступавший в роли камердинера, дворецкого, мажордома и даже повара, ввел меня в гостиную, Фило Ванс сидел в большом кресле и разглядявал книгу Волларда о Сезанне.
Простите, что я не встаю, Ван, приветствовал он меня. Этот фолиант об искусстве Сезанна не дает мне пошевельнуться. Кроме того, плебейское раннее вставание изнуряет меня.
Он закрыл книгу.
Воллард неплохо разбирается в живописи, заметил он. Я виделся с ним вчера. Сейчас у Кесслера отличное собрание его картин. Я договорился с Кесслером, что вы сегодня придете к нему, чтобы кое-что купить для меня.
Он протянул мне небольшой каталог.
Вот, посмотрите, Ван. Я отметил то, что интересует меня. Только не сердитесь, дорогой Ван. Это очень красивые безделушки и можно сказать с уверенностью, что они подскочат в цене, так что это неплохой способ вложения денег, лучше, чем те акции, которые вы покупали для моей ныне покойной тетушки Агаты.
Страстью Ванса (если только чистый интеллектуальный энтузиазм может быть назван страстью) было искусство и не какая-то его часть, а искусство в самом широком, универсальном смысле. Искусство являлось самым главным его увлечением.
Ванс имел удивительное чутье и собрал неплохую коллекцию картин и других раритетов. Коллекция его была разнородной и собиралась по одному ему известному принципу. Каждый, кто разбирался в искусстве, чувствовал какое-то единство в предметах, которыми он окружал себя. Ванс был одним из тех редких людей, которые собирали коллекции с философской точки зрения.
Его квартира на Восточной Тридцать второй улице, в старомодном двухэтажном особняке, была набита редкостными предметами искусства не только Востока и древности, но и нашего времени. У него были картины начиная от древних итальянских мастеров до Сезанна и Матисса, работы Микеланджело и Пикассо. Коллекция китайских эстампов Ванса была самой лучшей частной коллекцией в стране. Он обладал прекрасными образцами работы китайских мастеров.
Китайцы самые великолепные художники Востока, сказал он мне однажды. Их работы имеют глубокий философский смысл. В противоположность им японцы поверхностны. Между декоративными поисками Хокусая и осознанным артистизмом Рариомина большая пропасть.
Ванс был, как принято говорить, дилетантом, но его не интересовало, что думают о нем другие. Он был человеком необыкновенного ума и культуры. Аристократ по происхождению и духу, он презирал низость во всех ее проявлениях. Большинство из тех, с кем он вступал в контакт, считали его снобом.
Однако в его снисходительности и надменности не было ничего ложного. Глупость он ненавидел еще больше чем вульгарность или плохой вкус. Я не раз слышал, как он повторял известную фразу Фуше: «Хуже преступления быть дураком». И он воспринимал ее буквально.
Ванс был откровенным циником, но его цинизм был скорее легкомысленным, чем дерзким, так сказать, цинизм Ювенала. Возможно, лучше его назвать скучным и высокомерным человеком и в то же время глубоко честным и проницательным. Однако он был на редкость обаятельным. Даже те, кто считали, что им трудно восхищаться, все же утверждали, что его трудно не любить. В нем было что-то дон-кихотское в манерах, в английском акценте, оставшимся со времен Оксфорда, так считали те, кто мало знал его. Но так или иначе в нем было что-то от poseur.
Внешне он был необычайно симпатичным, хотя линия рта была несколько аскетична и жестка, как линии рта у некоторых Медичи. Более того, в линии его бровей было что-то смешное. Но у него был высокий лоб интеллектуала, широко посаженные серые глаза, крупный, но красивый нос, узкий выпуклый подбородок. Когда я недавно видел в «Гамлете» Джона Барримора, то он мне несколько напомнил Ванса, а немного раньше, в «Цезаре и Клеопатре», Форс-Робинсон был похож на Ванса.
Ростом Ванс не превышал шести футов, был стройный и мускулистый. Он неплохо фехтовал и в университете был капитаном команды. Он хорошо играл в гольф и один раз даже выступал за университет в соревнованиях по водному поло против Англии. Несмотря на прекрасное физическое сложение и занятия спортом, он положительно не любил ходить, и если была возможность ехать, то он не проходил и сотни ярдов.
Одевался он изысканно и тщательно, но не броско. Основное время он проводил в клубе. Его любимым был Стюйвезант-клуб, потому что, как он говорил мне, это единственный клуб, далекий от политических и коммерческих интересов, а он никогда не вступал в дискуссии, требующие каких-либо умственных усилий. Он посещая оперу, любил слушать симфонические концерты.