Нет, я получил прямое указание.
Как так получилось?! возмущенно воскликнул голос.
Борис, все вопросы к моему начальству, со злостью ответил Трегубец. Что ты мне высказываешь?
Я все понимаю. Что за бардак!
Попробуй ты что-нибудь придумать, Трегубец произнес «ты» с легким нажимом, в конец концов, кто из нас в ФСБ работает?
Хорошо. Давай так, попробуй завтра потянуть время.
Сколько?
Что сколько?
Борис, давай договоримся конкретно, до скольких мне тянуть.
До обеда. Часов до двух. Я постараюсь напрячь кое-каких людей.
Хорошо. Я продержу его до двух часов. Если к этому времени не будет никаких других распоряжений, я поведу этого писаку в зону. Ты уж извини: приказ есть приказ.
Договорились.
«В колонии двери должны быть покрепче, с неодобрением подумал Андрей, здесь есть от кого закрываться». Он поднялся по темной лестнице. На втором этаже перед ним распахнулась другая дверь. Ветрова поначалу ослепило: в лицо ударил яркий свет. Журналист даже прикрыл глаза рукой.
Сюда, услышал он голос.
В конце коридора будто возникла стена света. Так в фантастических фильмах обозначают проходы в параллельные миры. Андрей сделал несколько шагов вперед и действительно оказался в совсем другом мире.
Здесь было чисто, светло, а откуда-то сверху раздавалась божественная музыка. Отчего на душе стало благостно. Но первое впечатление продержалось только несколько мгновений.
Затем «параллельный мир» превратился в обычный холл, который расширяли светлые обои на стенах. Божественный свет исходил от хрустальной люстры (или, по крайней мере, похожей на хрустальную), что горела солнечным огнем. Но самая печальная перемена произошла с музыкой: она оказалась банальной попсой. Сладкоголосые мальчики
пели о том, как плохо им без девочек. В военном училище, которое закончил Ветров, такую музыку презрительно называли «голубизна».
«Докатились, разочарованно подумал Андрей. Где «Владимирский централ»? Где «Мы бежали по тундре» или «Как бы ни был мой приговор строг, я вернусь на родимый порог»? Что здесь слушают? Где колорит? Неужели так измельчали души воров, что и в тюрьме слушают какую-то дребедень?»
Ваша комната слева, невысокий кругленький человек в черной робе (это он открыл дверь перед Ветровым) показал на узкий коридор в конце холла, располагайтесь, а потом приходите на ужин.
Андрей догадался, что это был расконвоированный осужденный из хозобслуги. И потому посмотрел на того с некоторой опаской.
«Интересно, что сейчас чувствует Куравлев? подумал Ветров, опуская дорожную сумку на кровать в номере. Он уже знает, что я здесь. Должен знать. В тюрьме информация передается быстро». Он мысленно пролетел над зоной, разбитой заборами на квадратики (почему-то ему показалось, что колония разбита именно на квадратики). Мысль птицей впорхнула в окно барака, где группа воображаемых заключенных перемывала в деталях приезд журналиста. Один из них Куравлев жадно слушал каждое слово.
Конечно, Ветров понимал, что на самом деле все не так. Потому что всегда на деле было не так, как он представлял. Но сейчас это не имело значения: ему доставляло удовольствие думать, что вся зона затихла, присматриваясь к необычному гостю.
«Нет, не гостю, а воину, приехавшему бороться за справедливость», с пафосом подумал Андрей.
Несколько месяцев назад в редакцию «Советского труда» пришло письмо. Оно лежало в толстой пачке себе подобных на заваленном бумагами столе.
Андрей, посмотри это, очень занятное письмо, сказала Ольга Азарова, работавшая с Ветровым в одном отделе, может получиться хороший материал.
Ветров бегло пробежал глазами несколько страниц убористого текста и ничего не понял. Немудрено, его мозги были заняты другим: он третий час бился с компьютером в шахматы, постоянно проигрывал и ужасно нервничал.
Про письмо Андрей вскоре забыл. Но Ольга через три дня напомнила:
Ты прочитал?
Почти, ответил он, пытаясь вспомнить, что же такое он должен был прочитать.
Ну и как?
Даже не знаю, Ветров с сомнением пожал плечами, это еще надо доказать.
Он не имел никакого представления, о чем было письмо, но был уверен, что в любом случае его придется проверять.
Поверь моей бабьей интуиции: здесь что-то есть. Этот мужик не врет.
Андрей ответил, что подумает еще, а сам стал искать в куче бумаг на столе письмо, которое передала ему Ольга. Когда нашел, вновь отложил в сторону.
Вернулся к нему только на следующий день вечером. И уже не смог оторваться. Письмо начиналось: «Уважаемая Мария Рудольфовна» и было адресовано какой-то саратовской правозащитнице (это стало ясно из текста). Но на конверте стоял адрес редакции (Ветров специально проверил).
«Извините за то, что отрываю вас от более важных дел, писал Куравлев, но от безысходности ситуации, в которой пребываю, имею дерзость обратиться к вам. Вы моя последняя надежда. Пишет вам бывший офицер ФСБ, старший лейтенант, оперуполномоченный, не имеющий за все время службы ни одного замечания. Женат, есть двое малолетних детей. Имел двухкомнатную благоустроенную квартиру в хорошем районе города с чудесным видом из окна. По характеру мягкий, добрый возможно, даже чересчур добрый). В моей жизни все было хорошо. Но 30 марта 1998 года все рухнуло, исчезло, померкло. Для меня наступили черные дни, и эти дни до сих пор тяготеют надо мной. Я понял одно: в нашей стране нет правды, нет честных и благородных людей. А если они есть, то их единицы»