Вячеслав Рыбалкин Два Митяя
Он отер лицо липким, пропитанным потом рукавом.
Митяй, эээээй, Митяй! кричал ему бегущий по дороге человек, понимающий своим бегом дорожную пыль. Это был его шурин тоже Митяй. Он подбежал к косарю и долго пытался отдышаться, втягивая в легкие большие порции раскаленного воздуха.
Ты, Митяй, видать, с самого села ко мне бежишь. Стряслось, никак, что? Чё бёгом-то? Коня жалеешь? Сам решил конём стать? засмеялся Митяй.
Конь на дальнем выпасе, пока запряжешь, выпалил Митяй, работая лёгкими, как мехами. Поп наш умер с утрева. Должен был службу отвести. Нет его. Кинулись к ему, а он того остыл уж.
Аааа, издох собака, ну-ну, туда ему, сказал Митяй и смачно сплюнул себе под босые ноги. От, стоило из-за этого пятки бить?
Ты чё, Митяй, не чуешь поживы? Поп наш на подаяниях такую мошну набил! Видал крест на пупе его какой извечно болтался? Фунта три золотья, а с цепой так все четыре будет-то. Точно!
Ну? почесав затылок пятерней, вымолвил Митяй.
Ну! Попа хоронить будут в его же обличии, значит, и крест его трехфутовый в руку ему сунут.
Ну?
Откопаем могилку-то, крест с цепой возьмём, попу-то они уже вроде и ни к чему, а нам пожива. В город скупщику сдадим, денег кучу поимеем. Ежель за золотник по государевой цене три пятьдесят дают, думаю по два рубля с золотника смело просить можно. Четыре фунта по два целковых за золотник, чуешь, сколько это?
Ну?
Ну-ну, гну! передразнил Митяя Митяй. Все, третьего дня попа хоронить будут, заступы подточи, хотя и необязательно, земелька свежая будет, пух. Ладно, забегу ещё, прощевай! сказал Митяй и побежал в сторону села, поднимая все также под собою дорожную пыль.
В этот же день из города приехало трое священнослужителей готовить батюшку к упокоению. Под пение молитв они омывали покойного, терли его тело губками, накладывая на него кресты. Обильно смазав елеем, облачив в богослужебное одеяние, церковники уложили его в свежевыструганный гроб, оббитый снаружи красивым алым бархатом, накрыв лицо воздухом и вложив в его левую руку Евангелие, а в правую его же массивный крест с длинной цепью.
Настал день похорон. На утренней зорьке высоко над землёй в небе попарѝли жаворонки, а когда солнце поднялось повыше, небо очистилось от них. Стало жарко. С раннего утра по всему селу были слышны предсмертные вскрики кур, уток и гусей. На скотном дворе купца Румянцева последний раз хрюкнул полугодовалый поросёнок, который со своей румяно запеченной корочкой должен был венчать поминальный стол.
К храму подъехал обоз из нескольких телег во главе с епископом.
Трижды звонарь ударил в колокол, оповещая всех вокруг, что покойного батюшку внесли в храм.
Послышались тоненькие голоса чтецов, приступивших к долгому песнопению псалмов. Народу набилось в храме столько, что было нечем дыхнуть. Дьяки, не жалея ладана, чадили кадилами так обильно, что резало от дыма глаза. Отпели по три псалма из всех восьми гласов и закончили далеко за полдень.
Процессия вывалилась из храма на улицу. Вынесли из храма и гроб, который решили укрепить тремя поперечными жердями в виду грузности усопшего, и вместо четырех человек его с трудом держало шестеро дюжих парней. Они, сойдя по ступеням, с заметным трудом взвалили гроб на заранее подготовленную телегу. Начался крестный ход к кладбищу, впереди которого несли Священное Писание, за ним большой крест с чудно вырезанным распятым Христом. Древки хоругви сусально поблескивали на солнце.
Бабы, сдерживающие себя в храме, яростно покусывая уголки надвинутых на самые глаза платков, выйдя на улицу, дали волю чувствам и завыли на все лады, пытаясь взять самые высокие ноты.
Семёнихе в этот день нездоровилось. Голова шла кругом, да так, что с печи слезть не могла. Да ещё и сон этот, будто бы свежую могилу батюшки черти разрыли, не выходил из головы. Нехороший сон. Так и лежала она на печи хворая, слушая по колокольному звону, что происходит за окнами. Начался одиночный перезвон. Значится, двинули на кладбище. Спустя какое-то время Семёнихе послышался сильный трехтактный звон с колокольни. Стало быть, похоронили уж, подумала бабка, решив проваливаясь в сон, что коль полегчает, потемну наведает могилку любимого батюшки.
Тем временем, процессия,
окончив с погребением, потянулась к дому купца Румянцева, во дворе которого были расставлены длинные поминальные столы с лавками. Сам же купец Румянцев, впечатленный ладным чинопоследованием погребения батюшки, приказал выкатить пару бочек хлебной под радостный гомон селян.
Епископ встал во главе стола, в центре которого на большом серебряном блюде лежал полугодовалый поросёнок, манящий своей румяно запеченной корочкой. Он подхватил поднесенную ему стопку и быстро прочитал короткую молитву. Очертил всех присутствующих троекрестием, осушил стопку и потянулся к задней ножке поросенка, залезая длинным рукавом рясы в блюдо с кутьёй. Выломав у поросенка румяно запечённую рульку, епископ дал команду «наполнить стопки», и, наложив троекрестие, выпил. После третьей стопки владыка зачерпнул ложкой немного кутьи, которая, вмятая в блюдо его же рукавом, превратилась в плоский блин.