Добрый вечер, господа, сказал он, когда те трое остановились перед ним. Не желаете ли с нами выпить?
Его нельзя арестовать, закричала Сильвия. Клоуна нельзя арестовать!
Она швырнула в них бумажкой в десять долларов, но полицейский даже не поглядел
на нее, и она принялась колотить кулаком по столу. Посетители пялили на них глаза, подбежал, ломая руки, хозяин кафетерия. Полицейский велел Орилли встать.
Извольте, сказал Орилли, только совестно вам подымать шум из-за такой малости, когда всюду кишмя кишат настоящие грабители. Вот возьмите хоть эту девчушку, и он стал между полицейскими и показал на нее, ее совсем недавно ограбили куда страшнее: бедняжка, у нее украли душу.
Два дня после ареста Орилли Сильвия не выходила из комнаты в окно вливалось солнце, потом тьма. На третий день кончились сигареты, и она отважилась добежать до закусочной на углу. Купила чайного печенья, банку сардин, газету и сигареты. Все это время она ничего не ела и оттого чувствовала себя невесомой и все ощущения были блаженно обострены. Но, поднявшись но лестнице и с облегчением затворив за собой дверь, она почувствовала, что безмерно устала, даже не хватило сил взобраться на кушетку. Она опустилась на пол и пролежала так до утра. А когда очнулась, ей показалось, прошло всего минут двадцать. Она включила на полную катушку радио, подтащила к окну стул и развернула на коленях газету Лана отказывается, Россия отвергает, Шахтеры идут на уступки. Все это и есть самое грустное: жизнь продолжается. Если расстаешься с возлюбленным, жизнь для тебя должна бы остановиться, и, если уходишь из этого мира, мир тоже должен бы остановиться, но он не останавливается. Оттого-то большинство людей и встает по утрам с постели: не потому, что от этого что-то изменится, но потому, что не изменится ничего. Правда, если бы мистеру Реверкомбу удалось наконец отнять все сны у всех людей, быть может мысль ускользнула, переплелась с радио и газетой. Похолодание. Снежная буря захватывает Колорадо, западные штаты, она бушует во всех маленьких городках, облепляет снегом фонари, заметает следы, она повсюду и везде, эта буря; как быстро она добралась и до нас: крыши, пустырь, все, куда ни глянь, утопает в снегу, погружается глубже и глубже. Сильвия посмотрела на газету, потом в окно. Да, снег валил, наверно, весь день. Не может быть, чтоб он только начался. Совсем не слышно уличного шума ни колес, ни гудков; на пустыре в снежном водовороте кружатся вокруг костра ребята; у обочины машина, заметенная по самые окошки, мигает фарами на помощь! на помощь! немая, как отчаяние. Сильвия разломила печенье и покрошила на подоконник пусть прилетят птицы, ей будет веселее. Она не закрыла окно: пусть летят; пахнуло холодным ветром, в комнату ворвались снежинки и растаяли на полу, точно фальшивые жемчуга. Жизнь может быть прекрасна. Прикрутим это проклятое радио! Ага, ведьма уже стучит в дверь. Хорошо, мисс Хэллоран, отозвалась Сильвия и совсем выключила радио. Снежно-покойно, сон но-молчаливо, только вдалеке ребячьими песенками звенит зажженный им на радость костер; а комната посинела от холода, что холоднее холодов из волшебных сказок, усни, мое сердце, среди ледяных цветов. Отчего вы не переступаете порога, мистер Реверкомб? Входите же, на дворе так холодно.
Но пробуждение оказалось теплым и праздничным. Окно было затворено, она лежала в объятиях мужчины. И он напевал ей тихонько, но весело: «Сладкий, золотой, счастливый на столе пирог стоит, но всего милей и слаще тот, что нам любовь сулит».
Орилли, ты?.. Неужели это правда ты?
Малышка проснулась. Ну и как она себя чувствует?
Я думала, я умерла, сказала Сильвия, и в ее груди трепыхнуло крылом счастье, точно раненая, но еще летящая птица. Она хотела его обнять, но сил не хватило. Я люблю тебя, Орилли. Ты мой единственный друг, а мне было так страшно. Я думала, никогда больше я тебя не увижу. Она замолчала, вспоминая. А как же это ты не в тюрьме?
Орилли заулыбался от удовольствия и слегка порозовел.
А я и не был в тюрьме, таинственно сообщил он. Но сперва надо перекусить. Я кое-что купил нынче утром в закусочной.
У нее вдруг все поплыло перед глазами.
А ты здесь давно?
Со вчерашнего дня, ответил он, хлопотливо разворачивая свертки и расставляя бумажные тарелки. Ты сама меня впустила.
Не может быть. Ничего не помню.
Знаю, только и сказал он. Вот, будь умницей, выпей молочка, я расскажу тебе презабавную историю. Умора! он радостно хлопнул себя по бокам. Никогда еще он так не походил на клоуна. Ну вот, я вовсе и не был в тюрьме, мне повезло. Волокут меня эти бездельники по улице и вдруг кого я вижу? навстречу эдак враскачку шагает та самая горилла, ну, ты уж догадалась мисс Моцарт. «Эй, говорю я, в парикмахерскую идете, бриться?» «Пора, пора тебе за решетку,
говорит она и улыбается одному из фараонов. Исполняйте свой долг, сержант». «Ах вот как, говорю. А я вовсе не арестованный. Я я иду в полицию рассказать всю вашу подноготную». И заорал: держи коммунистку! Что там было! Она вцепилась в меня, а фараоны в нее. Я их, конечно, предупредил. «Осторожней, ребята, говорю, у нее вся грудь шерстью поросла». А она и впрямь лупила их почем зря. Ну, я и пошел себе дальше, вроде мое дело сторона. Не люблю я пялиться на каждую драку, как иные прочие.