Мириэль не имел состояния, его семья была разорена во время революции. Сестра его пользовалась пожизненной рентой в пятьсот франков, которых при их скромной жизни в церковном доме хватало на ее личные расходы. Как епископ, Мириэль получал от государства содержание в пятнадцать тысяч ливров. Перебравшись в больницу, он в тот же день, раз и навсегда, распределил эту сумму следующим образом. Приводим смету, написанную им собственноручно:
Смета распределения моих домашних расходов
На малую семинарию - тысяча пятьсот ливров
Миссионерской конгрегации - сто ливров
На лазаристов в Мондидье - сто ливров
Семинарии иностранных духовных миссий в Париже - двести ливров
Конгрегации св. Духа - сто пятьдесят ливров
Духовным заведениям Святой Земли - сто ливров
Обществам призрения сирот - сто ливров
Сверх того, тем же обществам в Арле - пятьдесят ливров
Благотворительному обществу по улучшению содержания тюрем - четыреста ливров
Благотворительному обществу вспомоществования заключенным и их освобождения - пятьсот ливров
На выкуп из долговой тюрьмы отцов семейств - тысяча ливров
На прибавку к жалованью нуждающимся школьным учителям епархии - две тысячи ливров
На запасные хлебные магазины в департаменте Верхних Альп - сто ливров
Женской конгрегации в городах Динь, Манок и Систерон на бесплатное обучение девочек из бедных семей - тысяча пятьсот ливров
На бедных - шесть тысяч ливров
На мои личные расходы - тысяча ливров
Итого - пятнадцать тысяч ливров.
- Господни смотритель! Сколько больных у вас в настоящее время? - спросил он.
- Двадцать шесть, ваше преосвященство.
- Да, я насчитал столько же, - подтвердил епископ.
- Кровати стоят слишком близко одна к другой, - добавил смотритель.
- Да, я заметил.
- Комнаты не приспособлены для палат, и проветривать их довольно затруднительно.
- И мне так показалось.
- А когда выпадает солнечный день, садик не вмещает всех выздоравливающих.
- Я тоже об этом подумал.
- Во время эпидемий - в нынешнем году был тиф, а два года тому назад горячка - у нас бывает иногда до сотни больных, и мы просто не знаем, что с ними делать.
- Да,
эта мысль тоже пришла мне в голову.
- Ничего не поделаешь, ваше преосвященство, - сказал смотритель, - приходится мириться.
Этот разговор происходил в столовой нижнего этажа, имевшей форму галереи.
С минуту епископ хранил молчание.
- Сударь, - спросил он смотрителя больницы, - сколько кроватей могло бы, по-вашему, поместиться в одной этой комнате?
- В столовой вашего преосвященства? - с изумлением вскричал смотритель.
Епископ обводил комната взглядом и, казалось, мысленно производил какие-то измерения и расчеты.
- Здесь можно разместить не менее двадцати кроватей, - сказал он как бы про себя. - Послушайте, господин смотритель, вот что я хочу сказать, - продолжал он громче. - Тут, по-видимому, какая-то ошибка. Вас двадцать шесть человек, и вы ютитесь в пяти или шести маленьких комнатках. Нас же только трое, а места у нас хватит на шестьдесят человек. Повторяю, тут явная ошибка. Вы заняли мое жилище, а я ваше. Верните мне мой дом. Здесь же хозяева - вы.
На следующий день все двадцать шесть больных бедняков были переведены в епископский дворец, а епископ занял больничный домик.
За все время своего пребывания в Дине епископ Мириэль ничего не изменил в этой записи. Как видим, он называл ее сметой распределения своих домашних расходов.
Батистина приняла такое распределение средств с полнейшей покорностью. Для этой святой души епископ Диньский являлся одновременно и братом и пастырем; другом - по закону кровного родства и наставником - по закону церкви. Она любила его и благоговела перед ним, не мудрствуя лукаво. Когда он говорил, она слушала и не возражала, когда он действовал, она безоговорочно одобряла. Одна лишь служанка, Маглуар, тихонько ворчала. Как мы могли заметить, епископ оставил себе только тысячу ливров, что вместе с пенсией Батистины составляло полторы тысячи ливров в год. На эти-то полторы тысячи и жили две старушки и старик.
А когда в Динь приезжал какой-нибудь сельский священник, епископ ухитрялся еще благодаря строгой экономии Маглуар и умелому хозяйничанью Батистины угостить его хорошим обедом.
Однажды - это было месяца через три после его прибытия в Динь - он сказал:
- А все-таки я очень стеснен в средствах!
- Еще бы! - вскричала Маглуар. - Ведь ваше преосвященство не стребовали с департамента даже разъездных, которые вам ежегодно обязаны выдавать на содержание городского экипажа и на поездки по епархии. Прежние епископы всегда пользовались этими деньгами.
- А ведь верно! - сказал епископ. - Госпожа Маглуар! Вы совершенно правы.
Он написал соответствующее ходатайство.
Через некоторое время генеральный совет, приняв требование епископа во внимание, назначил ему ежегодную сумму в три тысячи франков, занеся ее в следующую статью расхода: «Ассигнование преосвященнейшему владыке на содержание экипажа, на почтовые кареты и на разъезды по епархии».
Это вызвало шум среди местной буржуазии; один сенатор Империи, бывший член Совета пятисот, выказавший себя сторонником 18 брюмера и получивший в окрестностях Диня великолепное сенаторское поместье, написал в раздраженном тоне министру вероисповеданий Биго де Преамене конфиденциальную записку, из которой мы дословно приводим следующие строки: