Мысли баварского курфюрста витали в странных облаках. Ему не давало покоя предложение от одного княжеского рода приобрести его резиденцию в Регенсбурге.
«Подумать только, эти Турн-Таксис, почтмейстеры, купившие княжеский титул, предлагают мне мне, бывшему владельцу этого города! деньги! Куда катится мир?»
Во рту у него пересохло. Он небрежно шевельнул кистью, подзывая лакея. Тут же бокал оказался у него в руке.
«Странно, подумал Максимилиан Иосиф, это не мой лакей. Наверное, мой убежал по нужде и попросил его подменить».
Курфюрст сделал несколько глотков, вино ему не понравилось, и он снова подозвал лакея. Замена бокалов произошла мгновенно переменой курфюрст оказался доволен.
Это вы упекли в могилу моего кузена! ярился Карл Теодор, бросаясь обвинениями в адрес Габсбурга. Как вы могли! Святой Иосиф! Я этого так не оставлю!
Почему я? Что за вздор вы несете, князь! Зачем мне убивать Максимилиана? Почему не предположить смерть от удара? Так бывает Он был вчера сам не свой
Ну как же! А то нам, Виттельсбахам, неизвестно, что вы спите и видите несчастную осиротевшую Баварию в составе своих владений! Этому не бывать! Никогда!
Но позвольте Ваши обвинения
Кто был хозяином стола? выдвинул оппонент неопровержимый довод.
Карл Теодор оглянулся, призывая всех курфюрстов в свидетели. На их лицах горело жадное любопытство. Они наслаждались скандалом, и лишь Август саксонский с тревогой следил за разгорающейся ссорой. Он первым сообразил, что впереди война за баварское наследство и пытался сообразить, чью сторону лучше принять.
Иосиф II судорожно дернул кадыком. Мало того, что ассамблея безнадежно провалена, так еще в сложнейшем пасьянсе грядущих военных конфликтов добавилась новая комбинация. Конечно, он мог бы сейчас погасить скандал и спасти идею созыва имперской армии простой уступкой Баварии Карлу Теодору тот, собственно говоря, именно этого и добивался. Но у императора не было таких полномочий от матери чего греха таить, Вена давно положила глаз на баварские земли. Пришлось вяло защищаться от нападок пфальца.
Карл Теодор понял, что уступки не будет.
Я немедленно покидаю Регенсбург и отправляюсь в Мюнхен.
Вы не посмеете! повысил голос занервничавший австриец, на деле не имея никаких юридических оснований препятствовать Виттельсбаху.
Еще как посмею! У моего рода все права! Мы старшая ветвь, у нас есть завещание бедного Максимилиана Иосифа
Мы не признаем такого беззакония. Наши войска сразу пересекут границу Баварии, как только вы заявитесь в ее столицу.
Расскажите это маркизу Пугачеву! расхохотался Карл Теодор и покинул зал заседания, громко хлопнув дверью.
Через несколько часов его карета выезжала за ворота
Регенсбурга. За мостом через Дунай она обогнала дилижанс, в котором сидел неприметный мужчина в дорожной одежде и с пышной растительностью на лице. Никто бы из знакомых не признал бы в нем сеньора Фарнезе, верного пса Черного Папы.
Внутри кольца царил умеренный хаос. Двери с грохотом выламывались, окна распахивались. Из домов выталкивали мужчин. Любых: старых и молодых, богато одетых и в залатанных жупанах, с усами и безбородых. Квартал был зажиточный, здесь обитали ремесленники, лавочники, мелкие чиновники, шляхта, не успевшая или не пожелавшая покинуть город вместе с основной массой. Лица их были перепуганными, глаза расширены от страха и недоумения. Женщины матери, жены, сестры выбегали следом, кричали, плакали, пытались цепляться за своих мужчин, но их отталкивали в сторону, негрубо, но непреклонно.
Проклятые москали! Что вы делаете
Куда вы его ведете Он болен!
На кого вы подняли руку Мы не конфедераты!
Крики на польском, ломаном немецком, идише смешивались с резкими, гортанными окриками солдат и грохотом тяжелых сапог по булыжнику. Мужчин гнали во дворы просторные, мощеные, с колодцами посредине и галереями по периметру. Там их уже ждали. Унтер-офицеры с крепкими тростями и списком в руках. Подпоручики, повысившие голос до крика, пытаясь построить из этой разнородной толпы нечто, напоминающее воинский строй.
Швидше! Швидше! Не тупити! Ставай!
На пра-во! Рівняйсь!
По три в ряд! Живо!
Это было не рекрутское депо, не плац регулярной армии. Это была грубая, быстрая мобилизация в чистом виде. Хватать всех, кто подходит по возрасту, и тут же формировать из них роты. Неважно, кто ты булочник, адвокат или обанкротившийся пан. Теперь ты солдат.
Один из согнанных во двор пожилой мужчина с интеллигентным лицом и седыми висками, в некогда приличном, но помятом сюртуке, попытался обратиться к молодому русскому офицеру, который стоял чуть в стороне, прислонившись к стене и наблюдая за происходящим с отсутствующим видом. Офицер был молод, лет двадцати с небольшим, в мундире Ярославского полка из тех частей, что с самых первых дней перешли на сторону нового царя. На его лице застыла усталость. Под глазами темные круги. Он держал в руке нагайку, но не пускал ее в ход, лишь изредка кивал унтерам.
Пожилой варшавянин, запинаясь и подбирая слова на ломаном, с сильным акцентом русском, подошел к нему. Солдат с ружьем тут же шагнул вперед, преграждая путь, но офицер знаком велел пропустить.