Это дом ваших родителей? Она обвела взглядом гостиную и снова посмотрела на меня. Поздравляем, господин Бринер. Ваши родители реабилитированы и оправданы. Что вы чувствуете?
А что бы вы чувствовали на моём месте? ушёл я от ответа: терпеть не мог, когда лезут в душу, особенно на камеру.
Журналистка сделала скорбное лицо.
Да, это очень тяжело. Но отныне фамилия Бринеров будет связана не с открытием, а с закрытием червоточин. Не с угрозой, а со спасением. Но что же теперь будет, господин Бринер? сощурилась она. Путь Сидарха является запретным уже очень давно. Выходит, что вы единственный в таком роде?
Выходит, да. Но, как мне сказали, мой случай закон не нарушает. К тому же, мои силы будут под контролем государства.
Звучит очень веско, закивала Татьяна.
Затем приложила ладонь к груди и добавила:
Позвольте выразить благодарность, господин Бринер, от всего города. В очередной раз. Вы спасли Изборск и вывели людей из червоточины. Теперь понятно, почему Виринея Воронина назвала вас избранным.
Я кашлянул, чтобы не поморщиться.
Вот дёрнул же чёрт тогда Виринею сказать про «избранного». Теперь это не остановить.
Считайте, как хотите, пожал я плечом.
Мы хотим избранного, конечно! с азартом и блеском в глазах ответила журналистка. Люди всегда хотят, чтобы появился тот, кто освободит мир от нашествия зла и возвеличится, как спаситель.
Услышав её пафосные слова, я нахмурился.
Это была фраза из сказания Феофана их мне говорила Виринея при первой встрече. Чёртовы предсказания, чёртовы сказители, чёртовы сектанты
И тут вдруг я подумал, что журналистка может принадлежать Ордену Феофана. В прошлый
раз, кстати, она пропустила в эфир слова насчёт избранного. Может, не просто так? Надо спросить у Виринеи насчёт этой Татьяны.
Когда интервью наконец закончилось, я выпроводил журналистов и уселся в кресло.
Чёртов Феофан, прошептал я себе под нос, ещё и ругнулся.
Вдруг из-за портьеры выглянула Эсфирь.
Извини, я подслушивала немножко. А кто такой Феофан? Мне почему-то хочется с ним познакомиться.
Лучше не надо, выдавил я, схватившись за голову. Двух сказителей я не вынесу.
Чтобы сбежать от лишних вопросов Эсфирь и проветриться, я решил прогуляться до профессора Троекурова.
Гостиница «Трувор» была в паре кварталов отсюда, так что идти недалеко. Я схватил пиджак, оставил Абу наблюдать за домом и обещал быть ровно в шесть к приходу «о-о-очень плохой уборщицы».
Внутри сразу зародилась тревога.
Когда я жил у профессора в магазине, то часто видел его за завтраком. Это был любимый приём пищи Троекурова. Он никогда не ужинал и не особо жаловал обед.
Но завтрак был для него святым ритуалом: он чинно садился за стол, раскладывал газету, придвигал ближе чашку с кофе и блюдо с жареным беконом, салатом и яйцами, намазывал себе тост грушевым пюре и буквально смаковал каждый кусочек.
Он мог сидеть за завтраком целый час, а то и больше.
А тут не завтракал два дня?
Это значило, что он вообще не ел два дня!..
Вы стучали к нему в номер? нахмурился я.
Да, но он кричал, чтобы его не беспокоили, развёл руками портье.
Меня наконец пропустили наверх, в комнату Троекурова.
Я постучал в дверь его люкса ничего.
Ещё постучал ничего.
Профессор! Я практически забарабанил в дверь. Профессор, с вами всё в по
Дверь резко распахнулась, и на пороге комнаты меня встретил Троекуров. Таким мне видеть его ещё не приходилось, даже когда он пил всю ночь от горя из-за смерти профессора Басова.
В прошлый раз он был погружён в скорбь, но сейчас в нём будто что-то надломилось, а ещё он выглядел немного сумасшедшим: взгляд в одну точку, бледность, испарина на лбу, седые волосы взлохмачены, тени под глазами, мятая и несвежая одежда, губы в трещинах и кровоточат, опухшее лицо. Но запаха перегара я не заметил.
Он был напряжён, его руки тряслись, испачканные и обожённые кислотой или чем-то вроде того.
Алексей Он поднял на меня безжизненные глаза, его голос показался мне омертвевшим, потерявшим всю радость.
Профессор, что случилось? с тревогой спросил я.
Он посторонился, пропуская меня в комнату, и запер дверь на ключ.
Ох Алексей что я натворил что наделал Троекуров прошёл к креслу и буквально рухнул в него, схватился за голову, склонился к коленям и зарыдал.
Я положил руку ему на плечо, совсем худое, костлявое, и ладонью почувствовал, как его трясёт.
Профессор, чем я могу вам помочь?
Троекуров поднял голову и посмотрел на меня воспалёнными глазами.
Он просил передать тебе он говорил перед смертью, он так просил всё передать тебе он так хотел жить, так хотел
И опять профессор заплакал себе в ладони, склонившись к коленям.
Я быстро оглядел его комнату. Постель не заправлена, разбитый графин на полу, рядом разбросаны листы со схемами, формулами и набросками чертежей, стоят колбы, валяются тюбики, провода, паяльник, ножницы, ножи, нитки, трубки, отвёртки, лейкопластыри, скальпели, полотенца, кое-где пол забрызган кровью и измазан алхимической краской.
Он хотел жить мой мальчик выдохнул профессор и внезапно вскочил с кресла.
Затем ухватил меня за плечо и потащил в сторону ванной. Втолкнул меня туда и выкрикнул дрожащим голосом: