Кабаны. Должно быть, целое стадо.
В голосе младшего Лукашина прямо сквозит желание свежего мясца. Прекрасно его понимаю, сухомятка всем уже порядком надоела: каша с вяленой рыбой да каша с вяленым мясом, вот и все наше пищевое разнообразие в рейде. Да еще каменного состояния сухари мечта стоматолога.
Что, господин барон, скрадем кабанчика? предлагаю я.
А если враг заслышит нашу пальбу? осторожничает Маннергейм, но по его виду чувствуется: тоже не прочь разнообразить рацион.
Ограничимся парой выстрелов. Да и мы далековато от японских расположений, чтобы выстрел-другой мог быть ими услышан, излагаю соображения я.
Барон кивает:
Тогда никаких возражений.
Стадо кабанов расположилось на прогалине у небольшого дубняка: пара матерых секачей, пяток кабанчиков-подростков с уже наметившимися
клыками, штук семь молодых игривых свинок, четыре матерые самки и с полтора десятка веселых полосатых поросят, суетящихся меж более взрослых особей.
Ветер тянул на нас, а потому кабанье стадо чувствовало себя вольготно наши запахи до них просто не долетали. Стадо полагало себя в полной безопасности. Многие звери развалились на охапках ветвей и смятой травы. Вокруг них прыгали и перелетали сороки, склевывая обильных кровососов-насекомых, привлеченных кабаньей кровью.
Карабины мы с бароном подняли одновременно. Я прицелился в подсвинка, чесавшего спину об обломанный сук одного из деревьев. Барон выстрелил первым, я почти без промедления нажал на спуск. Жертвой Маннергейма стала молодая свинка. И моя пуля прилетела, куда надо.
В первое мгновение после наших выстрелов на тайгу обрушилась звенящая тишина. И почти сразу звери с треском бросились вверх по косогору, унося ноги поглубже в дубняк. Следом за ними с возмущенным стрекотом снялись с места и сороки.
Когда мы подошли к нашим лежащим жертвам, оба зверя были уже мертвы. Только поблескивали остекленевшие глаза, пялящиеся в голубое небо.
Ваши благородия, надо бы поспешить с потрошением, а то застынут туши, будет не повернуть их, Скоробут торопился дать дельный совет.
Впятером мы принялись за дело. Желудки нашей добычи были набиты полупереваренными желудями и свежими ветвями каких-то кустарников. На запах свежей крови тут же налетела масса мух, так что пришлось отплевываться от лезущих в глаза и рот наглых насекомых. Сообразительный Кузьма вооружился веткой и принялся разгонять эти мушиные орды.
Как ни старались, а в крови мы все же изрядно выгвоздались. Сняли с добычи шкуры и в них завернули лучшие куски мякоть, окорока и печень. Остальное пришлось оставить. Даже впятером нам это было не унести.
В лагере бойцы встретили неожиданный приварок к надоевшей сухомятке с энтузиазмом. Часть мяса пошла в варившуюся кашу, а печень и часть мякоти запекли кусками на прутьях над углями. Если бы не война, могло создаться полное впечатление выехавшего на корпоративный пикник крепко спаянного мужского коллектива.
А потом пришлось собирать мозги в кучу и писать в кратких, но емких выражениях историю с вскрывшимся предательством Вержбицкого, его «смерти» и последующего исчезновения. (Я бы исписал тетрадь мелким почерком, но почтовый голубь такое послание просто не поднимет в воздух, так что пришлось изощряться в крат-кости и убористости.)
Последний голубь взмывает в воздух, я провожаю его взглядом. Но что это? Наперерез нашему посланцу из-за дальних деревьев устремляется тэнгу.
Черт, неужели японцы так близко от нашего тайного убежища? Это первая плохая новость. И вторая Тэнгу настигает нашего голубя. Птица мечется, пытаясь избежать поимки.
Вскидываю карабин была не была: не знаю, что хуже, перехват нашего послания командованию или обнаружения себя противником? Задерживаю дыхание, жму на спуск, передергиваю затвор, целюсь, стреляю.
Тэнгу не успевает дотянуться до моего голубка, кубарем валится с небес в сторону нашей многогрешной земли. Кажется, от него во время попадания даже перья в разные стороны полетели, но думаю, это иллюзия разглядеть такие мелкие подробности на таком расстоянии без хорошей оптики невозможно. Голубь благополучно скрылся из глаз, но и тэнгу сумел выправиться над самыми деревьями и превратить падение в хромающий и кособокий, но все же горизонтальный полет.
Отряд! Тревога! В ружье! командую я.
Я сам только что раскрыл противнику наше местоположение, так что теперь надо удирать, путая следы, если хотим уцелеть.
Интерлюдия 1
Tai tte, dare ga rai tei ru to!
Штык смотрел точно в направлении приближающегося голого гайдзина. И дрожал мелкой дрожью. Гайдзин с каждым шагом был ближе.
Tai tte, shi ha utsu deshou!!!
Морита передернул затвор, досылая патрон в ствол. Гайдзин был уже в шаге от часового штык уперся в его грязную голую грудь.
Chouhou bu no Ishikawa
taisa ga hitsuyou desu , гайдзин тщательно выговаривал японские слова, явно некогда крепко им заученные наизусть.
Морита чуть отодвинул штык от груди незнакомца, поднес к губам висевший на шее свисток и резко дунул три раза.
Спустя несколько часов у штабной палатки в расположении 14-го полка японской императорской армии остановились двое всадников: полковник генерального штаба Исикава и британский военный агент при японской армии майор Флетчер. Они спешились, оставили коней у коновязи и вошли в палатку.