Ничего, спасибо, я полежу, ответил, согласно ритуалу, Игнатов и поднялся, снова готовый взлететь на полку. А вы располагайтесь, двигайтесь к столику, пожалуйста.
Он с удовольствием присоединился бы к компании, да и чувствовал, что в конце концов присоединится, но правила приличия требовалось соблюсти.
Не из вежливости вас зовем, а в силу необходимости, пояснил второй, помоложе, но и полысее румяного. На двоих такая сударыня великовата, он показал на бутылку, а ведь, начав, не остановишься. Значит, в столицу нашей родины уставшими прибудем. А вы поможете и все окей будет, норму соблюдем.
Ну, разве что так, заулыбался Игнатов, тогда что ж К сожалению, ничего от себя предложить не могу. В смысле закуски.
А вам мало? спросил тот, что помоложе, кивнув на достаточно обильный стол. Помидорчики, огурчики, колбаса. Пирожков вот на вокзале досталось. Вы что обжора?
Неудобно просто, объяснил Игнатов.
A-а! А завтра мы в вашем положении окажемся, успокоительно сказал очкастый. Не при карточной системе живем, шелуха все это. Давайте. Давай, Ян.
Ян который помоложе, но лысее отвинтил колпачок бутылки, расставил стаканы.
И тут поезд рывком тронулся со станции. Все качнулись, а с верхней полки свалился портфель Игнатова и обрушился на столик. Поскольку недра портфеля скрывали сувенир для генфина, «сударыня» разлетелась ко всем чертям. Вдребезги.
Спутники, играя желваками на скулах, счищали с мокрых брюк блестки стекла. Багровый Игнатов жалко извинялся.
Что у вас там в портфеле? сухо спросил Ян, Кирпичи? Золотой слиток?
Гиря.
Как гиря? Зачем?
Игнатов не успел придумать что-нибудь убедительное и честно сказал:
Просто гиря. Везу для одного товарища, в подарок.
Пойдем, Саня, покурим, сказал Ян. Откройте окно, а то за ночь коньячным духом насквозь пропитаемся. Жены на порог не пустят.
Краем уха Игнатов услышал реплику Яна из коридора:
Чокнутый, что ли? Ему бы по кумполу лучше гирей-то этой Игнатов, все еще пылая, залез на полку и притворился спящим. «Действительно, обалдуй с гирей», подумал он.
В Москве расстались, не попрощавшись. Коньяком ни от кого не пахло. Жены пустят.
3.
А Игнатов жил один. Жены у него не было.
То есть была, но раньше. Звали Светой. Она ушла к молодому талантливому не то стоматологу, не то терапевту. Однокомнатную квартиру оставила Игнатову: у терапевта своя была, двухкомнатная. Ему она досталась от первоначальной жены, которая уехала с полюбившимся ей подполковником в энский военный округ.
Субботним радостным утром Игнатов притащился со своей гирей домой, умылся, интеллигентно сварил себе черного кофе и только потом вытащил гирю из портфеля и впервые внимательно изучил ее: вся грязно-ржавая, дарить такую генфину значит нажить себе врага. Он спустился во двор, к кооперативным гаражам и у знакомого автомобилиста Тарасевича выпросил два литра керосина в жестяной банке из-под венгерского повидла.
Гиря отмокала в повидловой банке сутки. После этого Игнатов высушил ее и долго драил шкуркой, пока не достиг ровного тусклого блеска. И самое главное: отчистились и стали читаемы выпуклые слова:
ОДИНЪ ПУДЪ
Чугунное литье бр. ФОХТЪ
Мытищи 1888 годъ
«Ого! внутренне восхитился Игнатов. Это ж реликвия. Это ж, возможно, историческая ценность. Вот вам и обалдуй с гирей!»
Тут же он решил гирю Тимошину не дарить: обойдется.
В понедельник Игнатов, оставив гирю на тумбочке
возле зеркала в прихожей, отправился в Главклей на работу.
На работе он никому не рассказал о своем ценном приобретении: зачем возбуждать ненужную зависть, а в обеденный перерыв, когда отдел, топоча, оросился в столовую за борщом московским и котлетами датскими, прочно уселся в кресле и отыскал в позапрошлогоднем телефонном справочнике номер Исторического музея.
Ученого секретаря на месте не оказалось, пришлось вести переговоры с рядовой сотрудницей, писклявой и тощей особой лет так двадцати шести двадцати семи (выводы по поводу ее комплекции и возраста Игнатов сделал на основе именно пронзительности и писклявости слушаемого им голоса).
Эта крайне несимпатичная особа напрочь отказалась от гири, самоуверенно заявив, что исторической ценностью тут и не пахнет, а музейные запасники и так забиты барахлом до потолка. Так и сказала «барахлом», это музейный-то работник.
«Потому в музеях и тоска одна, подумал Игнатов. Разве такие вот могут душевную экспозицию развернуть»
Он оросил трубку и задумался. Потом яростно накрутил номер другого музея Истории и реконструкции Москвы.
С твердыми знаками надпись! убеждал он новую музейную собеседницу. Бр. Фохт! Столетняя гиря, уникальная.
Но и тут он получил быстрый и ясный отказ.
Гиря областного производства, сказали ему. Нас Москва интересует
Домой Игнатов пришел поздно и в настроении: с дружками после работы обмыл возвращение из командировки.
Дома он проникновенно сказал гире:
Не нужна ты, дочка, никому. Зря только мучался с тобой. По тебе один лишь Вторчермет скучает
Ночью случилось необъяснимое: встав по необходимости, Игнатов больно споткнулся о гирю, лежавшую почему-то в дверях комнаты. Он включил свет и, шипя, поскакал в ванную подержать босую ногу под струей холодной воды, затем, прихрамывая, вернулся к гире дивиться.