Катарина кивнула в сторону Мирославы.
Она вообще нас не понимает? Сидит там как зверь какой. Ишь! Вся грязная, вонючая. Почему она в крови?
Кажется, нет. Не понимает, Райан пожал плечами. Сумасшедшая какая-то... или больная. Может, она головой ударилась где, поэтому ночью в лесу одна бродила. Ни одного языка не понимает.
Странная она. Взялась ниоткуда, рыжая, прям как ты... кожа белая... еще и высокая как лошадь. Уж не ведьма ли какая или русалка?
Райан улыбнулся, как обычно взрослый улыбается ребенку, но ничего не сказал в ответ. Его самого волновал вопрос: кто она такая? Рассказывать лишнего он Катарине не стал, зная о ее болтливости и малодушии. Ни о том, что девушку звали датским именем, ни о том, что она знала и его имя.
Катарина взглядом попросила Мирославу вылезти из-под стола, чтобы умыться. Райан оставил их наедине.
Я сама, Мирослава покачала головой, отказываясь от помощи. Сама, спасибо.
Но Катарина продолжала трогать Мирославу и снимать с нее платье. Неаккуратно, будто обращалась она с вещью, а не человеком. Будто перед ней была такая же рабыня, как она сама, женщина, равная ей по статусу. Наконец, Катарина случайно зацепилась за волосы Мирославы и выдрала ей один.
Да не трогай же ты меня так! Мне неприятно! тогда Мирослава прикрикнула. Больно!
Катерина, наконец, что-то пробормотав, бросила грязную тряпку в ноги девушки, хлопнула дверью и вышла наружу. Мирослава больше не плакала: слезы закончились, а она какой день подряд не пила свежей воды. Стыд и унижение отступили на второй план. Она никогда прежде не раздевалась перед чужими людьми, за исключением операции, и тем более сейчас не позволила бы Катарине себя так трогать. К тому же месячные шли так интенсивно, что тряпку уже нужно было сменить. Не зная, что с ней делать, Мирослава спрятала окровавленный кусок ткани под лавку, надеясь при следующем удобном случае от него избавиться. Она ступила в таз. Вода была еле теплой, но и это уже было хорошо.
Ладно, если меня здесь все еще не убили за целых два дня, все не так плохо нужно просто вести себя осторожнее и выяснить причину, почему я здесь и почему я все это вижу. Сон ли это, и я могу проснуться? Кома ли это, и я еще могу вернуться к жизни? Или рай, и мне стоит поверить
в Бога? Скорее, Ад
Когда Катарина вернулась, она заметила, что вода стала светло-розовой, но ничего не спросила и не сказала, а лишь молча принесла Мирославе небольшую самодельную тряпичную прокладку: два куска ткани, криво сшитых между собой нитями.
Спасибо, тихо ответила Мирослава. Правда, спасибо. Я не знаю, что со мной. Мне так больно, плохо, и, кажется, я совсем потеряла рассудок. А это кровотечение? Ведь я так умру, если здесь совсем нет никаких лекарств. Или что-нибудь подцеплю и свалюсь с ног от инфекции. Вот бы мне такую же смелость, как у какой-нибудь Клэр Только, видимо, так бывает только в книгах. Да и Райан совсем не Джейми.
Катарина хоть и не знала ее языка, но все же тон благодарности и раскаяния уловила. Она вынула из кармана нечто похожее на растительную жвачку.
Это лекарство. Оно поможет тебе. Держи.
Спасибо, Мира протянула руку. Снадобье оказалось липким и твердым.
Катарина показала на свой рот, но Мира медлила.
Думаешь, отравлю тебя? и тогда рабыня вынула еще одно такое и откусила кусочек, пережевала.
Хорошо хорошо, Мира сделала то же самое.
Мирославу одели в доброе платье-рубаху с широкими рукавами, затянули широким поясом сарафан, положили шерстяную накидку на плечи, чтобы утеплиться. Рабыня вплела ленты в две толстые длинные косы и дала пару башмаков из мягкой кожи. Ноги обмотали тканью, создав подобие портянок, и потому башмаки непривычно жали. Обмороженные пальцы покрылись волдырями, и те лопались, когда Мирослава делала шаг, и причиняли невыносимую боль. Косы ей заплели, потому что волосы были слишком грязные. Такие локоны нельзя было промыть в небольшой лоханке с водой.
Мира удивилась тому, как ее нарядили, будто она была не пленницей, а госпожой. Но то было ясно как день: ее вели к главному, чтобы преподнести словно товар в дорогой обертке, словно подарок на именины. Разве иначе с женщинами поступали?
Когда Мирославу вывели во двор, она тут же узнала место, в котором находилась. Очевидно, то была крепость Старой Ладоги тогда просто Ладоги. И когда Мирослава опомнилась, что крепость была вовсе не каменной, а деревянной, сомнений не осталось: она больше не дома, не в двадцать первом веке, не в сознании.
«По официальной версии, деревянная крепость была построена Рюриком или Рёриком в 862 году, когда он прибыл на эти земли со своей дружиной, думала про себя Мирослава. Значит, я действительно вижу девятый век Вижу свою книгу...»
Жизнь кипела. Десятки мужчин носились по двору, будто ожидали чьего-то прибытия или важного события, волновались, спорили. Там были и воины, и рыбаки, и обычные викинги-земледельцы. Там были и другие рабыни. Мирослава заметила, что одна из них даже была китаянкой. Та самая рабыня, которой овладел накануне Синеус. Вот это круговорот рабов в девятом веке! Как далеко варяги зашли?
Кто-то таскал непонятные бревна. Кто-то лил воду в бочки. Кто-то нес шкуры животных. Мирослава внимательно в них всматривалась, и от ее сердца отлегло, когда среди шкурок она не нашла ту, что напоминала бы ей Бруни. Где он теперь? Смог ли справиться один в холодном лесу? Сердце сжалось.