Шутка раннего Шагала. Картина «Дождь» (1911): на кривом домишке вывеска «ЛВК», то есть «лавка» по-русски (в Российской империи вывески по закону могли быть только на русском), но с пропущенными по-еврейски гласными.
Две небольшие супрематистские работы Малевич и Лисицкий висят рядом. Смотришь и видишь, что Лисицкий был очень хорошим художником, а Малевич не очень. То есть я к Малевичу не только с почтением, но и с нежностью, и некоторые, особенно поздние, его работы из числа самых любимых. Но вот две классические супрематистские композиции разноцветные прямугольнички-треугольнички на белом фоне плечом к плечу, то есть рама к раме, и вдруг понимаешь, что один (Лисицкий) замечательный рисовальщик, а второй (Малевич) похуже.
Потрясающий Джексон Поллок. Если принять, что разница между фигуративным и абстрактным искусством несущественна, то оказывается, что Поллок это «их» Филонов.
Опять пателлы. На этот раз на ступеньках пристани Музея Пегги Гуггенхайм. Их поливают волны от проходящих по Большому каналу катеров и вапоретто. Тут уж я дорвался и погладил.
Понял, что смущает мое воображение: во всех этих местных Мойках и Фонтанках морская вода.
Вапореттщик-перевозчик, парень молодой
19 сентября
Русский кругосветный плаватель Отто фон Коцебу писал в «Путешествии вокруг света»: «Завидев роскошные берега Таити, вспомнил я Ревельский порт, и Вас, дражайшая маменька, и Вас, любезная сестрица». (Писано, натурально, по-немецки, прочитано в переводе, процитировано по памяти.)
Вспоминать Петербург в Венеции так же уместно, как Ревель на Таити. При этом сравнивать Венецию с Петербургом равно обязательно и бесполезно. Разве что огромность и сплошность исторической застройки, сохранность архитектурной среды сближают два этих города. Изюм дворцов и церквей торчит из испеченного вместе с ними теста домов и улиц.
Наш город, названный, в силу невыполненного обещания, Северной Венецией, ничего этим прозвищем не добавил к своей славе, кроме привкуса некоторой вторичности и второсортности. Действительно, все эти «Карельские Швейцарии», «Русские Версали» и «Северные Ривьеры» как «Советское шампанское». На всех таких кличках лежит печать (и печаль!) эрзаца. Как известно, Вильна была для евреев «Литовским Иерусалимом». Дескать, пока мы томимся в изгнании и подлинный Иерусалим нам недоступен, удовлетворимся этим, литовским. Теперь вот выяснилось, что петербургская душа, приговоренная к Северной Венеции, томилась по небесной, то есть морской (море перевернутое небо), то есть подлинной Венеции.
Был в городском Музее Каррер. Он занимает флигель Наполеона и здание Новых Прокураций, кроме того, оттуда можно попасть в Археологический музей (римские мраморы примерно как в Эрмитаже, но в несколько меньшем объеме) и парадные залы Библиотеки Марчиана.
Отличный музей, точнее, несколько музеев вместе.
Сначала интерьерные залы дворца. Отделывать их начали при Евгении Богарне, закончили главным
образом при Франце-Иосифе и бедной императрице Сиси. Надо же им было где-то останавливаться в Венеции. Это ампир, и я сразу почувствовал себя дома не то Павловск, не то Михайловский дворец. Но какой же это милый, домашний ампир! Сколько изящества и блеска! Все-таки и в XIX веке Италия была законодательницей мод в легкой промышленности и дизайне. Штофные обои ах! В каждой комнате муранская люстра ух! В кипении хрусталя запрятаны цветочки из цветного стекла, очень похожие на чупа-чупсы. Для полноты приятия оказалось, что один из залов оформил декоратор по фамилии Росси.
Далее две экспозиции, одна про историю Венеции, другая про ее повседневность.
Нехудожественные выставки в Венеции нечестные. Что мне до истории, когда ее иллюстрируют подлинниками Карпаччо, Виварини, Бастиани или Пальмы Младшего. Вот портрет какой-то догарессы, совсем не молодой, выполненный этим самым Пальмой Младшим. Я глаз не мог отвести от этой особы с лицом фрёкен Бок, закованной в золотой и гремучий, как жесть, атлас. И все мне было понятно и про нее, и про ее угрюмый характер и про то, что именно это и было интересно художнику, расположившему модель на черном чтобы ничего не отвлекало фоне. Вот портрет дожа, написанный современником и соперником Беллини Бастиани. То, что дож был уставшей от жизни, нездоровой, пожилой, хитрой скотиной, это и так ясно. Не ясно, как заказчик мог терпеть такого художника, написавшего не портрет, а досье. Эти картины висят в том разделе, где история: портреты, знамена, карты и картины морские и сухопутные баталии.
В параллельной анфиладе повседневность, прежде всего жизнь ремесленных цехов, от пекарей до аптекарей. Отличная химическая посуда XVIII века. Мерные колбы совершенно такие же, как сейчас. Туфли на платформах, чтобы ходить в наводнение (платформа примерно 40 см). И масса небольших картин, изображающих профессиональную жизнь ремесленников. Строят лодки. Переплетают книги. Шьют штаны. Ткут бархат. Удивительные маленькие картины, написанные в XVII и XVIII веках без малейшего понятия о правилах живописи. То есть уже отблистал Тинторетто, блещет, допустим, Тьеполо, а сапожный цех Венеции заказывает некому мазилке (все картинки анонимные) картину примерно в технике Пиросмани (таланты я не сравниваю). То есть у вас свои художники, у нас свои. Ни малейшего интереса пригласить какого-нибудь третьестепенного академиста. Зато все атрибуты профессии, весь технологический процесс выписаны, как и положено в наивной живописи, дотошно, любовно и старательно.