Вспоминали: «Эх, был бы Бас с нами!», хлюпая босыми ногами по лужам. На окопах обуви не напасешься.
Никто не хотел ждать до утра. Сдав лопаты и кирки, двинулись в город «беглым» шагом.
Трамвай позванивал недалеко, километрах в трех, но дойти не успели: напоролись на патруль.
Стой! Кто идет? с упоминанием родителей. Ни у одного из патрульных не было карманного фонарика. Пошли к старшине, но и он ничего не мог понять.
Какие-то подозрительные увольнительные записки у вас. И что за подпись? Нет, лучше позвать лейтенанта.
В блиндаже не было и намека на телефон. В вечерней прифронтовой полосе тишины зазвучали мирные, мерные удары церковного колокола. На призывной звон явился пожилой толстяк лейтенант из запасных нестроевиков, но с зелеными фронтовыми кубиками в петличках. Он быстро все понял. Знаменитый сотник «Окоп», взволнованный событиями последних дней, подписался по-армянски. Лейтенант отпустил всех с миром.
Валяйте, ребята. Я знаю этого Акопа. Это тот, который «не хотэл ехать до Тыплыс»?
Долгожданные отпускные дни Первые после первой бомбардировки.
Дома первые жертвы на Старом Невском и Тамбовской пострадали незначительно. Потому ли, что бомбы были небольшого калибра, или стены им попадались петровской кладки, но больше двух-трех этажей они не пробивали. Около дома Черских, на мостовой, упала бомба. Львам досталось: одному осколком срезало нос, другой сидел без хвоста.
Разве мог Дмитрий пройти мимо? Вдруг приехала? На побывку. На три дня. На три часа!..
Перешагивая через три ступеньки, влетел на третий этаж. Но та же печать цвета губной помады висела на двери. Печать войны, заброшенности, разлуки. И свинцовая пломба. Тяжелый металл свинец.
Вслед за Дмитрием поднялись всей компанией.
Саша Половский:
Так вот где таилась Понятно без слез.
Вася Чубук:
А глаза, глаза зеленоватости о-о-озерной.
Сеня Рудин:
А как она была сложена А ты, Митька, целуй ее, да пойдем. Печать целуй.
Дмитрий поцеловал.
Ну вот, сказал Саша, теперь все хорошо: и на устах его печать.
У Московского вокзала толпа с узлами.
В дни народных бедствий в России предпочитают узлы. В них можно на скорую руку что под нее попало напихать много, воспоминания, страхи и мечты влезают тоже.
У касс вытянулись вереницы безнадежных глаз и опущенных рук. Кажется, уже поздно.
Но Невский проспект живет прежней блескотной и шумной жизнью. Звенели трамваи, переваливались, как бегемоты, катили троллейбусы. У театральных касс очереди. На улицах плакаты со словами старика Джамбула:
Ленинградцы, дети мои!Ленинградцы, гордость моя!Мне в струе степного ручьяВиден отблеск Невской струи.Это первый сигнал кампании моральной поддержки ленинградцев: обращения, коллективные письма, призывы и приветы посыпались из пропагандного рога изобилия. Но были и трогательно искренние послания. По рукам ходило наивное и страстное письмо группы эвакуированных на Урал ленинградских рабочих: «Прогоните этого дурака Ворошилова. Он же ничего не смыслит. И Жданова заодно, все равно он не заменит нам Кирова. Возьмите дело защиты города в свои руки. Пусть Мерецков командует, Кулик, Шапошников. Держитесь, родные Мы с вами. Да здравствует наш Питер!..»
Какая-то неунывающая религиозная секта, крайне стесненная в материальных средствах, за неимением гербовой, а также пишущей машинки писала листовки от руки, на тетрадочной бумаге в клеточку, и забрасывала их в окна квартир, подсовывала под двери, подкладывала в кресла театров.
«Да поможет нам, ленинградцам, Бог» гласила первая строка.
«Молитесь Богу Времена Апокалипсиса настали. Но Христос шествует к нам. Он уже идет по вершинам Кавказа».
Письмо длинное, с массой ошибок и восклицательных знаков.
И какой-то уже голодающий мыслитель, впавший в черную меланхолию, строчил на красной оберточной бумаге черным по кровавому послание: «Всем, всем», кончающееся почти библейским «Быть Петербургу пусту».
Длинные языки работают на длинных волнах, короткие на коротких. Все эти письма и послания давали пищу мещанской радиоактивности. Слухи и «тайные» письма были перенасыщены ожиданием чего-то неминуемо страшного, психо-фантастический раствор, из которого иногда выпадали кристаллики истины. По настроению этот фольклор мало чем отличался от газетных посланий и обращений. И само «Обращение к ленинградцам», подписанное Ждановым секретарем партийной организации Ленинграда и области, Попковым председателем исполкома и Ворошиловым горе-командующим северо-западным направлением, было почти прямым подтверждением панических слухов: не мытьем, так катаньем немцы хотят взять город. Они подошли близко. Видя, что удар в лоб не удастся, они заходят с другой стороны. Вернее, со всех сторон.
Таков был смысл воззвания, спрятанный под перекрытием дубовых партийных фраз и криков о победе, которая так же не мытьем, так катаньем когда-то «будет за нами».
Еще в конце июля, когда немецкий штаб и сам еще, очевидно, определенно не знал, что предпринять под Ленинградом, по рядам окопников прополз зловещий слух:
Окружают. Хотят взять измором
И дрогнули сердца людей, оставивших свои семьи, чтобы добывать в земле защиту и победу.