Саша был бодр и весел. Низкорослый и голубоглазый, слегка похожий на Есенина, с вымазанными глиной небритыми щеками, он сиял. Можно было подумать, что рад и войне, и окопам. Да он и был рад войне в глубине души, окопам даже снаружи.
Война действует на мои нервы только возбуждающе, с оттенком жутковатости ни страха, ни совести.
Окопы для него начались чуть ли не с первого дня войны, еще в городе. («Севпальмирвоенстрой» назвал он). В начале июня он сдал экзамены провалил только немецкий язык. Когда началась война и пришли первые вести о поражениях, заявил директору:
Всякие Мински и Пински падут, а на Ленинград будет смотреть весь мир. Я хочу остаться, чтобы тоже на него смотреть. Я один. Моя мать уехала в Сибирь, к брату. Деньги пока есть, на пока. Прошу считать меня снова настоящим студентом, а не заочником-заоблачником.
Директор согласился и послал его «пока» на окопы. Постепенно съехалось десятка два студентов из тех, кто был на практике в газетах Ленинградской области, военного округа и Прибалтики (куда многие стремились). Директор несколько раз подавал в военкомат заявление о том, что все они добровольно желают вступить в армию. Но к этому времени волна добровольчества, искусственно поддерживаемая «на высоко идеологическом уровне», унесшая на тот свет тысячи совершенно
не подготовленных к войне и смерти юнцов и стариков, спала. Ленинградский фронт, уже полускованный, был пересыщен человеческим материалом. Ему не хватало другого: военного снаряжения, боеприпасов, провианта, а больше всего хорошего командующего. Его не было.
Ворошилов, герой Гражданской своя своих не познаша войны, ничего не смыслил в современной битве машин и гениев и, затурканный Сталиным и Ждановым, сложил руки и фактическое командование. Мог бы сложить и голову, но отозвали в Москву. Сталин умно посадил его командующим всех партизанских частей. Нашел и себе местечко рядом с Суворовым: скоро сам себя пожалует «генералиссимусом».
А пока во что бы то ни стало нужно было спасать Ленинград город мирового престижа, крупнейших в мире заводов, величайших научных и культурных накоплений и всего золотого запаса России. Немцы бросили в бой первоклассные дивизии, доселе не знавшие поражения. Перед ними отступали, упираясь в свои «единоличные» окопики, тоже весьма хорошо вооруженные и обученные (не в пример другим фронтам) войска Ленинградского военного округа, теперь Ленфронта. К ним присоединились, держась, однако, особняком, «черные морские гусары» или попросту «черти», как их называли немцы. Многих моряков с потопленных судов Балтийского флота списали кого в царство Нептуна, кого в пехоту.
И к ним всем присоединился весь город: вскоре ему самому суждено было стать фронтом, да еще каким из города ездили на «настоящий» фронт отдыхать. А жители его стали солдатами, достойными не таких, в сущности, правдивых и простых описаний, а легенд и сказаний
Работали с утра до ночи. Часто линия окопов шла прямо по огородам. Это был «Зеленый Ленинград» полоса колхозов и совхозов, поставляющих в город овощи.
Лопаты с хрустом врезаются в крупный, хорошо уродившийся картофель. Окопники ругались как можно пропадать добру. «Значит, надо спешить, оправдывались «партейные», враг близок». Никто из переживших блокаду не забудет эту картошку. Много бы отдали за нее уже через месяц-полтора.
А что бы стоило почти миллионной армии окопников убрать с огородов тысячи тонн овощей.
Людей было столько, что работали локоть о локоть. Нашлись умники нормировщики, намечавшие линии «отселева доселева», но их быстро послали к черту. Иногда город был совсем близко: виднелись трубы какого-нибудь столетнего завода имени какого-нибудь пятидесятилетнего вождя, мертвые теперь новостройки многоэтажных жилых домов. Близость города усугубляла отрыв от него, волновала молодежь. Но скучать не скучали. Ночевали в избушках без окон и дверей финских деревень, а чаще в стогах: нравилось. Вечерами бродили по садам и огородам. Год был урожайным и на фрукты. Фрукты, главным образом, яблоки, нигде не пропали. Окопники сняли их вмиг Иногда студенты устраивали концерты самодеятельности. Артисты с всероссийскими именами тоже были здесь. Копали и пели.
Вокруг Ленинграда, еще красивого, спокойного, гордого, как осы у цветущей яблони, кружились немецкие самолеты. Нередко они, острастки ради, били по окопникам из крупнокалиберных бортовых пулеметов разрывными пулями. Раненых было мало Только убитые. Тоже, правда, немного.
Иногда над головами окопников, читавших о войне только в книгах, десяток «красноголовых» истребителей вступал в бой с полусотней немецких «бомбардировщиков» и «мессеров». Это был героизм более чем очевидный: в небе, на глазах у всех. К удивлению «публики», такие бои часто были безрезультатны.
В селе Рыбацком, где долгое время копалась бригада студентов, стоял артиллерийский полк с зенитками. Большие и гладкие, с лоснящимися боками орудия стояли молча, как коровы в стойле, пережевывая опущенными прожорливыми жерлами хвойную жвачку: что-что, а маскироваться умели хорошо с первых дней войны. Но зенитки у них работа была: беспрерывно тарахтели. Только ни одного самолета не сбили по крайней мере, над селом Рыбацким.