Выраженной иерархии среди дятлов не наблюдается, хотя крупный дятел запросто может издолбить мелкого. В случае внешней угрозы колония дятлов не изученным пока образом выделяет из себя начальника (обычно майора) и обороняется под его руководством. После отражения угрозы такой дятел становится пеликаном и покидает колонию.
Срок полного созревания дятла в яйце две недели с момента удара об пол дупла. Маленький дятел сидит тихо и жрет все, что ему подают. Основная ошибка дятлов внутридупловой перекорм, из-за которого гибнут многие так и не сумевшие выбраться наружу молодые птицы.
Ручной дятел явление столь же редкое, как и ножной, потому что приручить дятла можно только тремя ныне забытыми старинными словами. Домашний дятел хранится завернутым в мягкую портяночную материю и при бережном обращении не просыпается.
В древности на Руси дятлы служили в княжеских банях ходячими вешалками для белья, толченые и квашеные дятлы украшали любое застолье, а редкостный по красоте двуглавый дятел послужил прототипом нашего нынешнего герба.
И последнее. Если на новогоднем балу вы оденетесь дятлом вас ждут слава, успех и большая удача в любви.
Рекомендуемая литература:
1. «Комиссары леса», М., 1962.
2. «Наш маленький гвоздила», Детгиз, 1965.
4. «Птица против танка», Воениздат, 1982.
4. «Дятел и Ильич», Л., 1977.
5. «Дурашка с клювиком», М., изд-во Куннилингва, 1994.
К ВОПРОСУ О ВОРОБЬЯХ
У хромого воробья под асфальтовым катком век короткий. Со слабыми крыльями и хреновыми лапками вообще о каких-либо перспективах говорить трудно, а если принять во внимание каток, который едет себе и хрен остановится, тут можно только крыльями развести, если они еще подымаются. Подслеповатый хромой воробей, особенно если придурок, постоянный клиент для асфальтового катка. Каток парень равнодушный, ему один хрен, воробей ты полоумный или метр погонный. Каток туда проедет и обратно, у него здоровья не убавится, а воробей при всех своих достоинствах большой недостаток приобретет вкатанность в асфальт. Асфальт-то сам по себе вещь неплохая, это многие отмечают, однако полная интегрированность сейчас и в Европе не абсолютное благо, а уж подавно и тут, когда даже о такой твердой вещи, как клюв, более говорить не приходится. Воробей, как правило, меньше курицы, поэтому громкость его писка при прокатывании мы во внимание принимать не будем, равно как и выпучивание глаз при этом. Так что в событийном ряду особого всплеска не видать и не слыхать, а вся трагедийность происходящего свободно умещается на ладони. Но один маленький отрицательный момент все же есть. Птичку жалко.
ЖУРАВУШКА
Ну...
А чё ну, тятя? Журавушку, говорю, принеси!
Ужо принесу тебе журавушку.
Ужо... Неси, говорю!
Гм, неси... Неси и неси ему. Принесу ужо!
Журавушку бы, тятя!
Тятя, тятя! Все тятя! Журавушку тятя! Все тятя!
Да принес бы, и все!
Журавушку ему!.. Неси, и все тут!!
Говно...
Сам вижу. Обойди.
Обойди... Сам-то видел!..
ПЬЯНЫЕ ЕЖИКИ
В общем, много хлопот с этими ежами. Поэтому я к ним с водкой ни-ни!
а получится другое, и тебя холодного где-нибудь за рекой в овраге найдут. Балалайка ихняя заметной музыки не дает, но организует хорошо, и через два-три песнопения весь клубок во главе с тобой идет медведю в морду стучать, или над муравейником зонтик ставить, или к божеству ихнему устами прикладываться. Оно у них с виду пенек простой, но огромная в нем моральная сила и мудрость заключены, а кто этого не понимает, того за руки берут и поминай как звали об пенек! Зато ежли ты порядки знаешь, чужими святынями не брезгуешь, то выделят тебе из клубка и предложат самую первейшую красавицу. Тут тебе как мужчине впечатлений на две жизни хватит: и как краеведа тебя ублажит, и не далее как через час детей твоих приведет, все копия ты, только маленькие и с иголками вместо перьев. И когда за поколение новое последнюю сэкономленную пить будете крикни на весь лес так, чтоб белки с веток посыпались. И если одна из них на тебя упадет значит, счастливый ты, и долго жить будешь, и даст тебе Бог здоровья, а ежи в беде не оставят...
А в целом добрее ежа в лесу зверя найти трудно. Хотя злее его даже в городе никого нету. Поэтому имей ежа другом, вовремя ему кланяйся и в душу ему гадить не смей. А то... См. выше.
сорвал, шпорами ежиков порог своротил и в трюмо старинном непотребной своей дикостью отразился. А ежик-то спал себе да храпел, и дальше бы спал они, ежики, спать мастера, и храпеть лучше их никто не способен, а тут как-то он совсем разоспался, ажно лапоньки в подпол свесил, ажно ртом слюнявым пузырь намного больше себя самого выдул. И в каморке у него тьма египетская стояла, а из подпола картошка глазками белыми во тьму глядела, и не собирался ежик раньше четверга просыпаться. Но вот крикнул Соловей-разбойник в первый раз, топнул, присел, свистнул, хрюкнул, горку хрустальную потной ладонью с серванта сшиб и приснились ежику сорок третий год и блиндаж заваленный, хлястик от шинели приснился и поля под танками, треуголка в мазуте на башке отчаянной и гармонь, навылет пробитая, мертвая, сникшая, с кнопками стертыми и картинкой клеенной. И заворочался ежик. И вздохнул. И одну шестую часть сна своего крепкого потерял. А дурак приблудный в темноте кромешной плечиком откормленным развернулся и прощай, телевизор ежиков, извини, Ангелина Вовк, память вечная тебе, «Сельский час». И заплакал ежик во сне. Лапкой маленькой в перьевую подушку вцепился, две иголки со звоном на пол упали, многострадальная печень под шкуркой расширилась. И приснился ежику апрель-месяц. Сопла в дыму раскаленные и бормотанье ларингофонное, правая мачта вслед за левой медленно отошла, руки хлопотливые перед лицом носятся, тумблеры нажимают, под забралом улыбка испытанная потеет, со спины холодная струйка каплет, взгляд тоскливый через стекло вниз а там собаки, собаки, собаки в трусах футбольных с фистулами и в шлемах, две болонки по ковру к трибуне бегут с докладом, и не добегают, бедные, и наземь, дергаясь, падают, воздуху им не хватило, воздуху... И застонал во сне ежик, и во сне ногами задрыгал, педальку тормозную ища, прекратить виденья желая, подушку тонкую насквозь слезой промочив и пальцем крохотным по полу бороздя. Взреготнул Соловей, блин, разбойничек, жеребцом каурым заржал, копытами сорок пятыми расстучался, растопырил тело свое во все стороны и ручищи к ежику вытянул, и клюв свой нечистый на ежа разинул, и помоями в личико мелкое дохнул. И сожрать ежа приготовился, изжевать его вместе с потрохом, вместе с горем и думой о Родине, вместе с колючками и песней маминой, вкупе с наволочкой, пером и любовью давней к подруге забытой в зимнем лесу, когда один только дятел поцелуям свидетель, и тот не стучит, а только глаз свой дебильный косит на то, что два ежа в клубке вытворяют, и глаз его дебильный верить себе не хочет, потому что отменно силен в любви ежик и весьма причудлив, и кто юннатом в уголке за ежами с детства приглядывал, тому не надо потом книжки листать и многоопытных друзей расспрашивать. Ты только увидь однажды, как ежик с подругой за куст пошел, и окуляры подкрути, и глаза заузь, лейкопластырем пасть себе на время заткни, чтобы от восхищенного вскрика твоего у ежей настроение не упало, и будет тебе, браток, зрелище, от которого кровь в жилах в обратную сторону понесется. А комочком ваты уши себе заткнуть не забудь, ибо вздохи и стоны ежиные даже траву краснеть заставляют, и цветочки в другую сторону отворачиваются, и тебе этого лучше не слышать, а то жена твоя угрюмым молчанием своим тебя до бешенства доведет...