И тебе это доставляло удовольствие?
Ниттель недоуменно глянул на Майа.
Ты что, сбрендил? Да разве это для удовольствия, я же тебе говорил, для смеху. На чем это я остановился? добавил он.
Как вы девкам свистели.
Верно, значит, подсвистываем. Да, скажу я тебе! Некоторые парни забавлялись с девчонками прямо на сиденье. Это не в моем, брат, духе. Я на таких девчонок особенно не зарюсь. Я сижу, а девчонка на коленях у моих ног. Веришь? Словно паша какой. И, знаешь, мне тогда чудится, будто и я барин, хоть на часок. Удобно сижу на заднем сиденье, а девчонка у моих ног! Вот тогда-то и чувствуешь себя важной персоной! «Жозеф, можете ехать!» Иной раз, понимаешь, я заранее покупал дорогую сигару, чтобы в этот момент покурить. Понимаешь? Я на заднем сиденье, удобно так сижу, в зубах сигара, ну чисто хозяин со своей машинисткой. Девка у моих ног, понятно? Ну фабрикант, что ли, понятно? Словом, крупный делец. И за все про все две десятки.
Это у тебя от воображения. В конце концов это не бог весть что.
Верно, верно, живо подхватил Ниттель, но ведь за все про все две десятки, понимаешь, две десятки. А некоторые парни вообще ничего не платят. Прогонят девку, а денег не дадут.
Ну это уже свинство.
Ниттель вскинул на Майа свои простодушные глаза.
Свинство. С чего это ты взял? По отношению к девчонкам, что ли? Подумаешь, девчонки! И говорить о них не стоит! Я, заметь, никогда так не делаю. Я ведь не такой, у меня принцип есть. Надо тебе сказать, добавил он, помолчав, я тоже у монахов воспитывался.
Майа улыбнулся и вытащил из кармана пачку «голуаз».
Сигарету?
Тебе не останется.
Ничего, бери. Они мне дешево обошлись. Торговец не захотел денег брать.
Врешь! крикнул Ниттель и даже остановился. Ведь врешь, да?
Чистая правда.
Ты что надо мной смеешься?
Ничуть.
Ты говоришь, он не захотел с тебя денег брать?
Да.
Значит, отказался от кровных денежек?
Да.
Поди ж ты! Прямо не верится! Отказался от денег! А может, он того тронулся?
Нет. Просто он деморализован, вот и все.
Деморализован? переспросил Ниттель. Ну и словечко! Деморализован! Хоть бы все они деморализовались. Ах ты господи! Вот было бы здорово. Входишь в магазин и говоришь: «Дайте мне то-то и то-то». Заворачивают тебе чин по чину, да еще улыбаются, а ты уходишь и денег не платишь! Это номер!
Тогда и тебе пассажиры за проезд платить не будут.
Ну и хрен с ними, если я могу все без монет получать. Одно на одно выходит.
А девчонки? улыбнулся Майа.
То же самое! И девчонки тоже даром! Оптом! Все так все! Вот это было бы государство! Заметь, добавил он, помолчав, до этой сволочной войны мы нельзя сказать чтобы уж такие несчастные были. По-моему, даже, скорее, счастливые. Только как-то до нас это не доходило. А вот теперь поняли. Возьми меня и жену. Времена хорошие были, жили неплохо. А уж такой бабы, как моя жена, таких баб ты, брат, и не видывал. По правде говоря, я сам ее всему обучил. А все-таки такие бабы, поверь на слово, на каждом шагу не встречаются. Ох, черт! Никогда не забуду ночь дождливая, ветер так и свистит, того и гляди, лачугу снесет, а мы с женой лежим себе на перине, в тепле, а рядом ночничок горит. Вот это и есть настоящая жизнь, погода мерзкая, а ты с женой лежишь себе в тепле, на пуховой перине и слушаешь, как там на дворе дождь хлещет, ветер словом, черт знает что. А тебе на них чихать! Только нас двое и есть, в тепле, на пуховой перине, а рядом ночничок. Я ее обнимаю сзади и глажу ей живот. Ах ты черт! Вот когда чувствуешь себя человеком, а жена ни слова не говорит, уж поверь мне. Ждет и слова не вымолвит. А на дворе ветер, погода препохабнейшая! Ветер, дождь, град, гром, настоящий потоп! А ты лежишь себе на пуховой перине, в тепле да гладишь ей живот. И на все-то тебе наплевать! Пусть себе снаружи бушует, сволочь! Нас только двое, жена да я. Прямо король с королевой. Вот это жизнь, а что, разве нет?
Он остановился и тревожно взглянул на Майа.
А ты-то это знаешь, а? Скажи, ну скажи! Скажи, знаешь ты-то, тоже знаешь?
Что знаю? Любовь?
Да нет, не любовь. А то, что я тебе рассказал. На улице ветер, дождь, а ты в затишке, в тепле, с женой, и ночничок горит, словом, короли мы, и только, и на всех нам наплевать.
Да, сказал Майа, именно так, на всех наплевать! На всех, какие ни на есть. Плевать на них, на их грязные рожи!
Ну вот, сказал с сияющей улыбкой Ниттель. На всех, сколько их ни на есть. А я вижу, ты здорово соображаешь! Я сразу смекнул, что ты, в общем-то, славный малый, хотя вид у тебя больно серьезный. А другому этого ни за что не понять. Скажи-ка, он снова остановился, а когда фрицы придут, как по-твоему, они нас всех укокошат? Тут парни говорят, что они придут на танках с огнеметами, и как дадут раз так и уложат всех до последнего.
Возможно. На войне все возможно.
Да, скажу я тебе! протянул Ниттель. Неужели фрицы могут такое сделать! Вот уж гады-то!
Нахмурив брови, оп молча толкал тележку. Майа поглядел на покойницу. Вдруг ему подумалось, что когда-нибудь и он будет таким же недвижимым, с застывшими глазами, станет вещью, которую кинут в ящик и положат гнить в землю. Когда-нибудь. Может, завтра. Может, через несколько месяцев. Может, через двадцать лет. Но этот день придет наверняка. В жизни ничего нельзя предвидеть, кроме вот этого. Собственная смерть, на это событие он мог вполне рассчитывать.