Вот теперь, продолжал солдатик, шаря в другом кармане, вот теперь могу сказать: своими глазами видел, как она упала. Еле успел лечь на землю. Как шарахнет, ну думаю конец! Прямо в меня угодила.
Он вытащил кисет, отклеил от губы листок бумаги, ловко свернул тоненькую сигарету, обжал ее с двух концов. Потом, вынув из кармана зажигалку, в виде маленького снаряда, чиркнул, и над фитильком выскочил длинный чадящий язычок пламени.
Сам сделал, скромно пояснил он. Только раз в месяц заливаю бензин.
Охотно верю.
Чего?
Охотно верю, заорал Майа.
После короткого затишья снова оглушительно загрохотали зенитки.
Не стой, проревел Майа, Видишь, что делается
Пальцем он ткнул в направлении изрешеченных осколками стен. Пехотинец оглядел их с видом знатока, потом не спеша уселся на землю. Эта процедура потребовала известного времени сначала он снял с плеча пулемет, перекинув ремень через голову, потом пристроил его между ног, вытащил из-за пояса чехол, тоже положил его на землю, а оба раздутых мешка передвинул на живот. Только после этого он привалился к стене, касаясь плечом плеча Майа. Лицо у него было костлявое, хмурое, почти комическое, уши лопухами, нос острый. Из-за обмоток икры казались непомерно толстыми, а ниже виднелись ступни, неестественно большие при таком росте.
Я из Безона, помолчав, сказал он и тут же без перехода продолжал: Вот что плохо, из-за этого сволочного отступления я всех своих дружков растерял.
Убили? спросил Майа.
Да нет, сварливо ответил солдат. С чего ты это взял? Потерял, и все тут. Ночью. Должно быть, я на марше заснул и попал не на ту дорогу. Проснулся и след их простыл. Никого, вся наша рота исчезла. Уж поверь, я ее искал, в нашей роте почти все безонские.
Его прервал еще более резкий свист. Солдат нагнул голову, но сигареты изо рта не вынул, и лицо его приняло серьезное напряженное выражение, будто он выполнял какую-то сложную работу.
Здорово бьет, а?
Ничего, выкрутимся, заметил солдат таким тоном, каким обычно говорят: «Вот наладим подшипнички, и пойдет наша бандура». Только бы ловкости и терпения хватило, всего и делов-то.
А ты часом парней из Безона нигде не встречал по пути?
Нет.
После оглушительного воя бомбы наступила тишина.
Вот уже целых десять дней я один болтаюсь, продолжал солдат, ты и представить себе не можешь, до чего мне осточертело.
Десять дней?
Да, десять дней шатаюсь по дорогам один, а главное, не знаю, куда идти-то Конечно, один, это только так говорится Лучше сказать, никого своих нету.
Майа пригляделся к солдату. Тот наморщил лоб, нахмурил брови, но даже сейчас его угрюмая физиономия производила неуловимо комическое впечатление.
А что ты делал на площадке?
Ясно что. Стрелял! И добавил как бы про себя: Все подчистую извел.
Он подобрал с земли чехол, аккуратно отряхнул с него пыль и заботливо натянул на пулемет. Потом положил пулемет себе на колени и уперся в него локтем.
Все расстрелял, добавил он, но не волнуйся, найдем еще патроны, я всегда нахожу, их тут на дорогах кучи. А магазин я сберег.
И с довольным видом хлопнул по вещевому мешку.
Заметь, добавил он, пулемет он и есть пулемет, нет оружья лучше. Ни тебе не заест, ни сдаст. Надо прямо сказать, я ведь везучий, мне со склада новехонький достался, ну уж следил я за ним, а главное, всегда в одних руках, что нет? С самого начала войны он всегда при мне. Никому даже притронуться не давал, даже самому лейтенанту Как-то, помню, он хотел мой пулемет взять, чтобы обстрелять дерьмовый фрицев самолет, который шел на бреющем. «Извиняюсь, это я ему говорю, кто из нас двоих стрелок, вы или я? Если вы, пожалуйста, будьте любезны,
вот вам пулеметик, а я его больше в руки не возьму, сами, говорю, им и занимайтесь. А если я, говорю, так я и стрелять буду». Он, понятно, надулся, но отвязался. Заметь, хорош ли офицер, плох ли, я все равно всю их породу не переношу. Я ведь скорее антимилитарист, только по-своему, конечно. А нашего я здорово уел. «Если, говорю, я, то мне и стрелять». Вот, мол, и все.
И хорошо сделал, сказал Майа.
Пехотинец дружелюбно взглянул на него.
Парни, заметь, прямо скажу, не понимали меня, не понимали, да и все тут. Когда началось отступление, они как стали голову мне морочить «Дурак ты, Пино, это они мне говорили, меня Пино звать, с вызывающим видом добавил он, брось, Пино, ты свои хреновый пулемет! На что он тебе нужен! Неужели тебе охота целые дни таскать на плече железку в десять кило?» Вот что они, ребята то есть, мне говорили. Но я уперся. «А бомбардировщики?» спрашиваю Надо тебе сказать, добавил он, скромно потупив глаза, надо тебе сказать, что в Сааре я из своего пулемета сбил один бомбардировщик. «А вам, говорю я им, а вам, значит, без разницы, что вас бьют как зайцев, а вы и не думаете защищаться?» «Это нам-то защищаться, говорят. Нам защищаться! Да брось ты дурака валять». А мне плевать на них, только увижу фрицев самолет, как начну по нему поливать! И, веришь ли, парни еще меня крыли: «Пино, сволочь ты! это они мне говорят. С твоим пулеметом нас засекут. Если хочешь храбреца разыгрывать, катись от нас подальше». Вот как они говорили, парни то есть. А еще себя мужчинами называют! Сам понимаешь, меня голыми руками не возьмешь, и я им вот что отвечал слово в слово: «Может, и есть у вас, говорю, кое-какие мужские принадлежности, только не на том они месте, где положено, да, пожалуй, еще и не ваши!» Прямо в точку попал! Ну, конечно, ругань пошла. Что-что, а такого я от них не ждал. Под конец они моего пулемета видеть не могли. Как-то раз ночью пытались даже его украсть. Сволочи все-таки, скажешь нет?